Конец века в Бухаресте

Сын крестьянина из Должа, родившийся в селе на берегу Дуная, что, возможно, и объясняло в какой-то мере ту привязанность, какую питал к нему профессор Флоря Петре, доктор Сынту с раннего детства имел дело с церковью. Двое его братьев и родной дядя были священниками. По месту жительства вся семья его считалась олтенской, но изначально род их происходил из Трансильвании. Отец его умер давно, и в памяти доктора сохранилось туманное воспоминание о нем как о ладно сложенном человеке с седой курчавой бородой, который идет, тяжело прихрамывая, по селу, и крестьяне, снимая шапки, низко ему кланяются. В 1848 году он примкнул к восставшим и был вынужден бежать из села. Три недели он с двумя товарищами плавал на лодке между островами на Дунае. Перебивались они чем бог послал, пока их не выследили жандармы. Когда они высадились напротив Северина, жандармы навалились на них, и отцу Матея перебили железной палкой левую ногу. Много позже он был прощен, вернулся в село и умер, когда Матею было всего пять лет. Матей остался на попечении старшего брата, который отдал его в семинарию. Он зубрил латынь и греческий, пел в хоре, даже и сейчас в редкие тихие минуты напевал псалмы. В семнадцать лет он сбежал из семинарии и отправился пешком из Крайовы в Бухарест, хотя и не знал, зачем и к кому идет. Нанялся в работники — за постель и еду справлять всю работу во дворе и по дому. У хозяина он прожил недолго и перешел в мужской пансион, который содержал один учитель, человек суровый, но умный и доброжелательный. Здесь Матей и устроился репетитором с правом самому закончить школу. На его долю выпало готовить отстающих по истории. Так доктор Сынту изучил всемирную историю, прежде чем определил свое настоящее призвание, к которому направлял его и учитель.

В истории Матея Сынту больше всего привлекали великие полководцы: Цезарь, Александр Македонский и Наполеон. Он знал их жизнеописания наизусть, и даже теперь, когда давно уже стал взрослым человеком, они продолжали для него быть живыми иконами, раскрашенными яркими красками, перед которыми обмирала его непосредственная душа.

Как только наступал вечер, доктор Сынту входил, улыбаясь, в спальню барона Барбу, откуда после дневного дежурства удалялись домница Наталия или Буби. Единственным человеком, кто задерживался после появления доктора, был Урматеку, который довольно часто вообще оставался ночевать в особняке на Подул Могошоайей. Февральские ночи длинные, ветер завывает за окном, и сухие крупинки снега бьют в стекла. В спальне барона тихо, свет приглушен, пахнет лекарствами и крепкими женскими духами, какими душит волосы и носовые платки домница Наталия. Комната проветривается редко, так же редко перестилается и постель, потому что больной, ослабевший от страданий, неделями не позволяет сдвинуть себя с места. Скорчившись под одеялом, он говорит очень мало, если находится в сознании, и, наоборот, болтает без умолку, впав в беспамятство, которое наступает так незаметно, что можно подумать, будто и ясность ума, и беспамятство — одно и то же. Его сухая кожа горяча от непрекращающейся лихорадки, глаза мутные, но по временам маленький высохший человек покрывается холодным потом.

Бред сопровождался всегда одним и том же видением: барону представлялось, что он на охоте и поднимается по крутому склону на вершину горы. По краю пропасти ведет едва заметная тропа, а перед ним всегда одна и та же черная серна, которую он никак не может догнать. Время от времени она останавливается, глядит на него красными глазами, которые то увеличиваются, то уменьшаются, издеваясь над бароном. На этом месте больной начинал хрипеть и открывал глаза.