Конец века в Бухаресте

Мысли, с которыми шла кукоана Мица в церковь, вернулись к ней сразу же после исповеди. По дороге домой, медленно поднимаясь на холм, Мица, естественно, думала о помолвке, назначенной на завтрашний день. Ее воображение, приученное все предусматривать и предугадывать, рисовало перед ней одну картину за другой, в центре которых неизменно оказывалась Амелика. С нее должна была начаться новая ветвь их рода. Кто знает, что привнесет в их семью этот новый человек, доктор Сынту, который, честно говоря, нравился Мице, но которого она так плохо еще знала. И в детях, которые неизбежно родятся, кто проявит себя сильнее, они сами через Амелику или род доктора Сынту? Какие они будут, эти дети? На кого они будут похожи? И, самое главное, будут ли они счастливы? Мысль о счастье всегда волновала кукоану Мицу, потому что она верила в счастье как в самую важную жизненную силу, над которой никто не властен. «Либо оно есть, либо его нет, — рассуждала она, — а если оно и будет, то насколько его хватит?» И вдруг впервые спокойная ее уверенность, накопленная за долгие годы жизни, оттого что она, молчаливая и преданная, всегда умела помочь Янку, поколебалась. «Счастье проложит себе путь!» — убеждала себя кукоана Мица. Но она вовсе не была уверена, что так будет. Тумана, который привычно обволакивал все и позволял ей себя рассеивать, на этот раз не было, и мир предстал перед ней слишком ясным и слишком четким. Мица видела всех, словно в перевернутый бинокль, где-то далеко-далеко, но очень отчетливо. Она видела каждого в его одежде, в его доме, на улице, видела путь каждого человека, и все так ясно, что ей было страшно. Она вовсе не была уверена, что их семейное счастье не спугнет этот посторонний человек, которого они сами решили привить к их родословному дереву…

До позднего вечера кукоана Мица хлопотала, не переставая размышлять. Потом она ненадолго прилегла, чтобы обрести спокойствие перед тем, как отправиться в церковь.

В полночь воскрес Христос. На церковной паперти колыхалась толпа с зажженными свечами. Встревоженная кукоана Мица искала ответа на волнующие ее мысли. Пока священник читал во дворе Евангелие, она оглядывалась вокруг, надеясь увидеть хоть какой-нибудь знак, предназначенный только ей одной: или врата на небе, или свет над холмами. Но ничего так и не увидела. Звездочки на небе мерцали как и всегда, холмы застыли, вдалеке лаяли собаки, тополя шелестели молодой листвой, и если кто волновался, так это люди. Христос воскрес только для них. Ни леса, ни воды знать не хотели об этой радости, и кукоана Мица, поймав себя на этой мысли, вздрогнула, словно ее вдруг обдало адским огнем. Заботы о помолвке Амелики, как никогда, связали ее с людьми, придали течению ее мыслей сугубо земное направление, от которого она никак не могла отстраниться. Раньше, когда она вязала чулки и предсказывала Янку течение событий, Мица чувствовала себя более свободной и независимой, чем теперь, на церковной паперти. И кукоана Мица тяжело вздохнула, чувствуя, как на ее душу наваливается тяжелая безнадежность.