Конец века в Бухаресте

На столе розового мрамора, вокруг которого в былые времена собирались политические друзья барона Барбу, чтобы дать клятву верности, горели, как и встарь, большие подсвечники. В бутылках с ликером преломлялись разноцветные лучи. Потамиани, которому не терпелось выпить еще, сел поближе к бутылкам. Начался неторопливый разговор.

Говорили и о политике и о хозяйстве. Неугомонный, злоязыкий Потамиани выкладывал последние клубные новости, разглагольствовал о тупости консерваторов и об интригах либералов. Катушка, припомнив, что нужно отдать какое-то распоряжение или написать письмо либо поставщикам, либо подрядчикам, просила Гунэ не забыть это сделать, а тот, соглашаясь, кивал головой. Ханджиу рассказывал разные случаи из судейской жизни. Словом, каждый говорил о своем. Но чаще всего был слышен резкий голос Потамиани, который беззастенчиво перебивал всех. Что говорили другие, он не слушал и следовал только собственному течению мысли, все более возбуждаясь по мере того, как убывал ликер.

— Будь здорова, красотка! Вот ты и помещица! Теперь только мы одни остались голодранцами! — воскликнул он, поднимая бокал в честь Журубицы.

Та зарделась от удовольствия и поблагодарила.

— Баронет — он баронет и есть, но сердце у него доброе! — заключил Потамиани, прихлебывая ликер.

Уже давно, с того самого вечера, когда Буби, резко оборвав Потамиани, поставил его на место, газетчик не решался называть Буби баронетом. Буби простил его, решив, что Потамиани раскаялся и больше не будет повторять подобных выходок. Он прекрасно чувствовал, что скрывается за этим насмешливым обращением. Буби не переносил ни оскорблений, ни насмешек над титулом, к которому, несмотря на все свои прогрессивные взгляды, был привержен куда больше, чем к богатству. Что касается Потамиани, то он, любя роскошные обеды за чужой счет и тонкие вина, старался не произносить запретного слова, хотя много раз оно вертелось у него на языке. На этот раз крепкие ликеры, которые газетчик жадно глотал рюмка за рюмкой, заставили его забыть об осторожности. Журубица попыталась остановить его: делала ему знаки, громко заговорила о чем то постороннем. Заметив, как помрачнел Буби, она попросила его сыграть на пианино. Но тот смотрел на газетчика злыми глазами. Скандал, назревавший уже давно, готов был разразиться. Буби не желал пропускать обидное слово мимо ушей. Наоборот, он только ожидал удобного момента, чтобы свести счеты с Потамиани за все те неприятности, которые тот ему доставлял. А захмелевшего газетчика, как говорится, несло. Ему хотелось выплеснуть всю накопившуюся в его душе зависть и злость. Он так и лез на рожон и, сделав вид, что не замечает знаков Журубицы, беспечно продолжал:

— Он хороший парень, этот баронет! Честное слово, хороший парень!

На этот раз вступился прокурор Ханджиу.

— Мой друг барон Барбу, господин Потамиани, человек весьма великодушный, что свидетельствует о его уме и сердце! И, как я полагаю, всем будет лучше, если мы станем уважать друг друга! — твердо проговорил он.

Газетчика это только раззадорило. Он чувствовал, как злые, колючие слова складываются в длинные фразы, которым никто не сможет противостоять. Если кто попробует прервать его или остановить, он будет груб, как мужик, хотя это и неприлично. Ему нужен был только какой-нибудь предлог, чтобы зацепиться.

Поведя вокруг мутными глазами, Потамиани заметил хранившийся под стеклянным колпаком баронский герб. Газетчику показалось, что он нашел тему, достойную его красноречия. Сделав вид, что размышляет, Потамиани заговорил как бы про себя, но достаточно громко, чтобы слышали все:

— Барон — баронет!.. Большой разницы между ними нету! Баронет — почему это неприятно? А в геральдике я понимаю больше, чем вы.

Наглость газетчика окончательно вывела Буби из себя, и только протянутая рука Журубицы удержала его на месте.

— Давайте посмотрим, что значит баронство с точки зрения геральдики! — предложил Потамиани. — Определим, что скрывается за символами!

Поднявшись, газетчик подошел к гербу и стал тыкать пальцем.

— На первом поле, как это говорится, изображен сноп! Это, конечно, поместья. Потом я вижу трезубец. Это, как я понимаю, вилы в бок мужику. Сверху справа изображена вода, что значит: и баронский род утекает, а про единорога — это животное, которое олицетворяет чистоту и невинность, — можешь ты поведать, сударыня!

Закончив весьма непочтительную речь, Потамиани обернулся к Журубице и громко захохотал, трясясь всем телом, широко разевая слюнявый рот и обнажая крупные, пожелтевшие от табака зубы.

Никогда еще Катушке и ее друзьям не доводилось видеть молодого барона в такой ярости.

— Вон! Немедленно вон из моего дома! Не то я призову слуг! — закричал Буби, не владея собой.