Конец века в Бухаресте

Явное недоверие отца оскорбило Буби, сделав его еще более упрямым. И все же он был доволен! Наконец-то он окажется с Янку лицом к лицу. Он готов был отправиться к нему хоть сейчас. Но отложил встречу на следующий день. Так будет лучше: и мысли придут в порядок, и, самое главное, хоть какое-то время можно будет насладиться чувством полной победы. Молодому человеку хотелось ощущать ее во всей полноте, потому что он знал: как только начнется борьба, победа, возможно, уменьшится наполовину.

* * *

Рано утром в доме Урматеку появилась посетительница, часто навещавшая хозяина. Она вошла через кухню — «таков уж у нее был обычай», как говорила кукоана Мица. Здесь она застала хозяйку, хлопочущую над приготовлением обеда. Вокруг было разложено красное мясо, нашпигованное желтыми кусочками сала, очищенная рыба, овощи, промытые во многих водах, битая птица, брошенная в таз и распространявшая тяжелый запах перьев, обданных кипятком, рядом лежало тонко раскатанное тесто для пирога, слегка присыпанное мукой. Все это прошло через умелые руки кукоаны Мицы, которые чистили, варили, жарили. В углу Амелика, допускавшаяся только к чистым продуктам, развешивала фрукты и сахар. Кукоана Мица в большом голубом фартуке, укутавшем ее почти до подбородка, шутливо торговалась с разносчиками, толпившимися во дворе с корзинами и весами и готовыми отвесить тут же любого товару. Уважительные и фамильярные одновременно, разносчики рыбы, овощей и фруктов теряли время на шуточки с барыней, зная, что внакладе они не останутся, поскольку со двора Урматеку каждый уходит с полным кошельком и пустой корзиной. Гостья поцеловала мокрую руку кукоаны Мицы возле локтя и, осмотревшись вокруг, зашептала, чтобы не услышала Амелика:

— Целую ручки! Если возможно, то прямо сейчас! Ужасные новости!

Кукоана Мица все поняла. Она прошла через застекленную галерею, вытирая на ходу руки, в спальню, где Янку, едва проснувшись, прихлебывал кофе и курил свою первую сигару.

— Пришла Пэуна, Янку. Говорит — важные известия, — сообщила Мица.

— Пусть войдет, пусть войдет, прошу! — громким голосом и со значением повторил Янку так, чтобы повсюду было слышно, что в дом явилась Пэуна.

— Иди! — бросила Мица гостье и спокойно вернулась на кухню, уверенная в том, что сложные дела ее мужа скрывают и тайны, которые ведомы только ему, другим же в них совать носа не следует.

Благоразумие кукоаны Мицы граничило с безразличием, и объяснялось это не только уважением к делам, но прекрасным знанием нравов ее супруга.

После последнего примирения барона с домницей Наталией, которое произошло в доме Янку, Урматеку сказал своей жене: «Старика я теперь крепко держу в руках и глаз с него не спускаю, но мне нужен доверенный человек и у домницы». Для этого Мица и нашла Пэуну.

Пэуна была ее крестницей. Оставшись вдовой, она работала белошвейкой и снимала комнату на Апеле Минерале. Лет тридцати от роду, аккуратная, хорошо сложенная, чуть рыжеватая, с немного выдающимися скулами, она с первого же взгляда прекрасно поняла Урматеку и стала встречаться с ним и в доме и вне дома.

Кукоана Мица знала только одно: все, что ни делает Янку, делается для их общего блага. Поэтому, когда она вызвала Пэуну, то, прежде чем отправить ее договариваться с Янку, предупредила: «Я не знаю, куда захочет послать тебя хозяин! Смотри, слушайся его, не пожалеешь!»

С той поры она о Пэуне и не думала.

Гостья с притворной робостью сделала несколько шагов к двери. Потом, усмехнувшись вслед кукоане Мице, вошла в спальню.

— Что у тебя за новости, Пэуница? — весело встретил ее Урматеку.

Женщина, еще раз оглянувшись, подошла к Янку и поцеловала его, позволяя его нетерпеливым рукам, притянувшим ее, касаться груди и крутых бедер.

— Это неплохо — свеженькая женщина с утра на голодную душу, — проговорил Янку, целуя шею и плечи Пэуны.

Пэуна была одной из тех редких женщин, связь с которой Урматеку не столько по необходимости, сколько по собственной прихоти почитал нужным скрывать. Обычно свою близость с женщиной он любил выставлять напоказ, ровно настолько, чтобы это не задевало кукоану Мицу и вместе с тем тешило его мужское самолюбие. Пэуна нравилась ему чрезвычайно. И гордость, которую Янку испытывал от тайной, молчаливой близости с ней, превосходила даже королевскую гордость. Да, с женщинами у него были особые отношения! Он все время искал какого-то особого равновесия, от каждой беря что-то свое и стараясь не упустить ни одну. К примеру, почувствовав, что Журубица охладела к нему, будто покрылась инеем, он всячески заигрывал с Паулиной Цехи, которую еще не соблазнил, но разжигал, добиваясь, чтобы та вздыхала по нему. При этом на кукоану Мицу он и внимания не обращал, во-первых, потому что она не поверила бы в эти заигрывания, а во-вторых — все-таки между ним и Паулиной ничего не было. Его страсть принадлежала Пэуне. Янку ходил к ней в светелку, позади церкви Куцит де Арджинт, где летом было прохладно и подавалось в больших чашках кофе и холодная вода с вареньем, а зимою было тепло и пахло айвой и печеными яблоками.