Конец века в Бухаресте

— А что, господин Барбу, если снова призвать на службу Дородана? Я с радостью уступлю ему место, — что делать — устал. Пусть похлопочет о закладной, о фабрике. Он еще в здравом уме и силы у него есть!

Барон испугался. Он представил себе, что все его имение, в управлении которым он ничего не смыслил, пущено на ветер, новый план загублен. Представил, каким несчастьем это будет для Буби, представил всяческие сложности, какие могут свалиться на его голову, и с раздражением и упреком воскликнул:

— Ты с ума сошел, Янку?

— Но если вы не позволяете делать так, как нужно!

— А кто тебе не позволяет?

— Значит, сломаем кузницу и построим новый дом? Ведь я же, видит бог, только ради вас и стараюсь. И знаю одно: в торговом деле доход сердца не имеет! Ведь вроде бы только что вы радовались доходу! Мести со всех сторон в одну кучу, какая бы крошка ни была!

— Пусть будет по-твоему! — быстро согласился барон.

Янку ушел, и старый Барбу поник, сидя в своем кресле. На душе у него скребли кошки.

— Знаешь, Мица, сегодня вечером у нас для «энтих» не будет ни времени, ни места. Предстоит нешуточное дело! Накрой стол в саду — погода хорошая!

Так распорядился Янку, как только вернулся домой. Уже смеркалось. Об обычном отдыхе за бутылкой вина из Дрэгэшень не было и речи! Янку был взвинчен, озабочен. Он выдвигал ящики стола, перекладывал папки, рассматривал планы. После смерти Лефтерикэ он сам наводил порядок у себя в кабинете. Амелика не могла этого делать или не хотела, хотя отец несколько раз убедительно просил ее об этом. Поэтому и приходилось Янку самому вставлять в ручки новые перья, раскладывать стопками бумаги, менять в чернильнице загустевшие от пыли чернила. Он делал все это небрежно, абы как, тяжелый и неловкий, потому как никогда в жизни не занимался никакой ручной работой. Он был человеком острого ума, но руки у него были ленивы и неуклюжи. Хотя ему не перед кем было стыдиться, Янку чувствовал, что все эти мелкие заботы принижают его умственные способности. Не находя себе места в доме, Янку вышел в сад.

Сад Урматеку располагался сразу же за двором среди сараев и конюшен, где, согласно вкусу и пониманию Швайкерта, были проложены среди клумб с анютиными глазками и маргаритками несколько дорожек в четыре-пять шагов, присыпанных коричневой галькой. Посредине был сделан бассейн, в котором возвышался чугунный аист, раскрашенный масляными красками, выбрасывая из поднятого вверх клюва струйку воды. После бисерных венков бассейн с фигурами был второй страстью Швайкерта. Он гордился, что и этим нововведением Бухарест обязан ему. Хороший механик, серьезно относящийся к своему делу, Швайкерт в соответствии с кошельком и запросами заказчиков усложнял свою продукцию, украшая ее мифологическими и историческими фигурами. Например, весь город говорил о бассейне с всадником в одном из дворов на Каля Плевней, где рыцарь в латах восседал на чугунном коне. Хвост лошади представлял собой насос, и стоило привести его в движение, как из лошадиных ноздрей вырывалась вода. Во время увеселительных вечеров эта фигура служила гостям для шуток и развлечений.

Урматеку посадил в своем саду три куста роз. Огражденные зелеными столбиками с цветными стеклянными шарами наверху, эти кусты протягивали красные душистые цветы. Урматеку осторожно потрогал бархатистые лепестки. Потом взгляд его скользнул от цветов вниз, к земле. Янку подумал: вот, он видит собственную землю, которая, хоть ее и мало, здесь, среди кирпича, питает разные растения. Урматеку, кажется, впервые в жизни обратил внимание на эту животворную силу. Горожанин, выросший на улицах среди домов, Урматеку привык богатство видеть во множестве нагроможденных стен. Взгляд его скользнул от крыши до фундамента. Дом он еще видел, но вот, например, границу между двумя поместьями мог представить себе только на плане и по описанию в соответствующих актах. А тут вдруг Янку почувствовал, что от этой вот земли может закружиться голова, что она может подарить радость.

А что тогда можно почувствовать, владея землей, которую не можешь окинуть взглядом? Вот ему все барские поместья, которыми он управлял, не приносили никакой радости, никакого удовлетворения. Пахота и сев, их таинство и время было делом сельских старост. Все чудеса, которые порождала земля, Янку измерял только погонами и деньгами. И вот, совершенно неожиданно, он попытался приблизиться к тайнам и радостям земли, не ради других, а ради самого себя.