Конец века в Бухаресте

Урматеку не спалось. Он все еще переживал минувшее событие. Медленно он возвратился в кабинет, где, словно чудо, появилась кукоана Мица. Она смахнула пепел от папирос, расставила по местам стулья, навела порядок и теперь спокойно с завидной ловкостью, приобретенной многолетними упражнениями, набивала ему папиросы. Хотя Янку и был заядлым курильщиком, однако, неловкий во всем, он и цигарки никогда себе свернуть не мог. Поэтому в их доме вечером перед молитвой это была последняя обязанность кукоаны Мицы. Вечер был теплый. Казалось, что во всем доме только широко распахнутые окна и имеют какой-то смысл: ночь и ее простор были куда более необходимы, чем кирпичные преграды стен. По дому блуждали ленивые сквозняки, приносившие из других комнат аромат гиацинтов, смешанный с застоявшимся запахом табака. Урматеку испытывал те же чувства, с какими все остальные отправились по домам, — радость и озабоченность. Он дерзал вторгнуться в предел, совершенно ему неведомый. Он чувствовал: вся жизнь его — непрерывный подъем, дерзкие вторжения в новые, поначалу неведомые области, в которых он постепенно осматривается и укрепляется. Однако ему казалось, что на этот раз он шагнул слишком далеко. Он ощущал себя одиноким среди пустыни, где каждый миг ему может грозить опасность. Ему было не совсем по себе. Его тревожило грядущее. Все, что происходило с ним до сих пор, вытекало из того, что он делал повседневно. Потому-то он и был так уверен в себе. Но теперь и его мысль, и затеянное дело представлялись уходящими куда-то вдаль, за горизонт. И касалось это не только его самого, но и всего семейства, особенно его дочери, ее жизни. Порожденные страхом сомнения и неуверенность не позволяли ему вкусить радость полностью. Ему бы хотелось сразу увидеть все вплоть до мельчайших подробностей, не только то, что будет завтра в нотариальной конторе, а все, что произойдет много месяцев спустя, все, что, как предполагал он, должно случиться. Но возможные и непредвиденные события тревожили его.

Хотя кукоана Мица и догадывалась, что у Янку произошло что-то серьезное, она не обмолвилась ни словом, когда супруг вернулся в кабинет. Она питала к нему полное доверие и твердо знала, что он глава семьи. Если Янку чувствовал необходимость что-то ей сказать, он говорил, а она всегда была готова помочь ему, насколько была в силах.

Урматеку, задумавшись, сел на диван. Оказавшись рядом с кукоаной Мицей, он провел ладонью по ее лбу и погладил по волосам. Жена, не привыкшая к таким ласкам, втянула голову в плечи, словно ожидая удара, однако улыбнулась и признательно посмотрела на мужа.

— Как думаешь, Мица, выгорит у меня или не выгорит? Уж очень путаное дело-то, — спросил муж немного погодя.

— Если за него взялся ты, Янку, то выгорит! — просто ответила жена.

Помолчали. В ночи, казалось, прозвучал чей-то голос. Кукоана прислушалась, но решила, что ей померещилось.

— Видишь ли, — начал ей объяснять Урматеку, — в жизни бывают такие обстоятельства, когда на карту ставишь все ради единственного выигрыша, но уж зато большого. В таком положении и я теперь. Что ты скажешь, если я проиграю?

Мица немного выждала, как будто пытаясь лучше вникнуть в смысл сказанного. Потом спокойно ответила:

— Ты не можешь проиграть! До сих пор ты все время выигрывал!

— Откуда ты знаешь, Мица? Почему ты так уверена?

— Потому что так оно и есть! — ответила она, ничего больше не пояснив и продолжая набивать папиросы.

Урматеку взглянул на нее. На ее лице, бывшем таким красивым в молодости, отражались покой и доброта. За исключением кратких ссор, когда она ревновала мужа, подтрунивавшего над ней, заканчивающихся разбитой чашкой и шутливым покаянием Янку, тут же принимаемого кукоаной Мицей, женщина эта была исполнена спокойствия, основой которому был ее недалекий ум и безусловное исполнение обязанностей жены и матери. Лишенная каких-либо страстей, она не имела времени ни развлекаться, ни скучать, напоминая пчелу-работницу, которой одни и те же повседневные хлопоты не доставляют ни радости, ни утомления, поскольку в следующий трудовой день она не заглядывает. Мица следовала шаг за шагом за временем, отведенным для стирки, глаженья, готовки, уборки. Обычные прогулки были для нее праздником, но и их она не ждала и не требовала. Когда они выпадали на ее долю, тогда она и радовалась. Имея в распоряжении много денег, она считала, сколько идет на еду, хотя много помогала бедным родственникам. Вступая хозяйкой в дом, она с самого начала решила посвятить себя домашнему хозяйству и Янку.