Конго глазами художника

Как, сразу же уходить? Равнодушно зевнув и пожав плечами, пересечь свое первое в жизни белое пятно? Нет, я должен хоть немного задержаться.

Под жгучим солнцем я обошел кругом безлюдную деревенскую площадь. В этом не было никакого смысла, ведь я заранее знал, что увижу. И все же я был счастлив. Может быть, в этом безлюдье, в этом однообразии, в полном покое как раз и заключена вся прелесть? Горстка хижин и белое солнце, неотъемлемые друг от друга и такие характерные для Конго… Я испытывал непонятное волнение, тоску по месту, в которое уже пришел. И не мог понять, в чем дело.

Мы двинулись дальше, но едва отошли от сампы, как услышали хохот и крики в дальнем конце деревни.

К нам подбежал мужчина и, смеясь, объяснил, что одна старуха, которая в жизни не выходила ш пределы родного села, упорно отказывается подойти и поздороваться со мной, отбивается руками и ногами.

— Ну и ладно! Оставьте ее в покое, зачем пугать человека.

Но меня никто не слушал. Кинтагги и Нзиколи тоже пришли в восторг от этой затеи и пошли уламывать несчастную женщину. Мне было не по себе, но вопли старухи и хохот мужчин производили безобидное впечатление. Хотя ее волокли за руку и она упиралась изо всех сил, закрыв лицо второй рукой, ее страх явно не был смертельным. Я добросовестно пожал ту руку, за которую ее привели. После этого бедняжку выпустили, и она под общий хохот убежала за ближайший дом. Впрочем, через минуту она сама выглянула из-за угла, и лицо у нее было очень довольное.

Выйдя на дорогу, я заметил, что Нзиколи явно тяжело идти. Он натянул на израненную ногу полученный от меня носок, чтобы не соскочила повязка, и шагал без обуви, хромая и морщась от боли. На мой вопрос, как нога, он коротко ответил:

— Больно.

Однако мое предложение возвратиться в Занагу и пойти к врачу он решительно отверг. И показать мне палец тоже отказался.

— Так заживет. У меня в Нзомо есть друзья. Один на гитаре играет, самый хороший друг. И там найдутся лекарства.

В самую жаркую пору дня мы устроили привал. Рядом было кладбище, старые могилы заросли слоновой травой, их обозначали воткнутые в землю тарелки. На всех могилах лежала утварь — ржавые керосиновые фонари, потрескавшиеся глиняные горшки, кувшины, чашки, железный тазик. Дождь все забрызгал грязью. В одном месте валялись обломки стола, источенного термитами, в другом висел на шесте принадлежавший покойному тропический шлем.

Могилы батеке не закрыты от ветра и непогоды в отличие от погребений бакуту, которые защищают навесами, а то и стенами, сооружая как бы маленький домик. Вся погребальная утварь была намеренно приведена в негодность. У посуды пробито днище, башмаки порезаны, воткнутые в землю копья сломаны. Может быть, это делается, чтобы воры не польстились?

— Нет, — объяснил мне Нзиколи, — не в этом дело. Просто у нас принято, чтобы вместе с человеком умирали его вещи. Тело и вещи связаны между собой. Раньше, до того как сюда пришли белые, мы хоронили с покойником его жен и рабов.

Потом он рассказал мне, как к человеку пришла смерть. Однажды Изами, сотворивший мир, сказал козлу и собаке: «Ступайте к человеку и передайте, что луна зайдет и больше никогда не вернется. И человек умрет, но после вернется».

Козел и собака отправились в путь. Но по дороге им попалось поле майяки, и козел не удержался, остановился пожевать сочных листьев. И собака одна дошла до человека и передала ему послание Нзами, но при этом она напутала, сказала, что луна зайдет и вернется, а человек умрет и уже никогда не вернется.

Тем временем козел наелся досыта и тоже пришел к человеку. И передал слова Нзами правильно.

Но человек ответил: «Мы тебе не верим. Собака пришла первой, мы верим тому, что сказала она».

Вот как к человеку пришла смерть.

Сидя под тенистой акацией, мы дремали и подкреплялись мандаринами из Кимбуту. Дерево только что отцвело, и мы сидели на ковре из красных лепестков. Птицы-ткачики, черные с желтым и красным, гомонили и дрались из-за места в высокой траве. Победители гордо прохаживались, пренебрегая сердитыми криками остальных. Несколько птиц были совсем черные, с длинными хвостовыми перьями, которые медленно плыли в воздухе, напоминая траурный шлейф.

Последняя могила была свежая, оформленная на европейский манер — побеленный каменный саркофаг с крестом. Поверх саркофага лежали темные очки (с разбитыми стеклами) и башмак. На кресте было написано голубыми буквами:

Здесь покоится

Бали БАНГАНГА

умер в январе 1961 г.

Во второй половине дня мы прошли через несколько безлюдных деревень. Один раз, задолго до того как показались крыши, услышали причитание Никиты. В неподвижном воздухе голос ее разносился далеко. Когда мы подошли ближе, причитание сменилось возбужденной речью. Нзиколи прислушался.

— Она говорит, что умрет, если белый войдет в деревню и увидит се.