Конго Реквием

Это был невысокий коренастый мужик лет шестидесяти, облаченный в зеленый одноразовый халат. Он носил большие очки и галстук-бабочку. Сам не зная почему, Лоик подумал, что эти детали должны быть частью корпоративной формы, как у швейцарских гвардейцев Ватикана альпийские береты и алебарды.

– Она выдержит?

Рибуаз по-прежнему не сводил глаз с Мэгги, неподвижной на своем стуле, стоявшем между бюстами бывших директоров института. Она казалась одной из них. Гипсовая маска среди прочих.

– Не беспокойтесь, – заверил его Лоик с ноткой цинизма, которая означала: «Она и не такое повидала».

Он пошел за ней, уже сожалея о своей реплике и опасаясь, что Мэгги рассыплется у него в руках. С момента известия она постарела лет на десять – годы одиночества и угасания, оплаченные авансом. Оба пошли следом за Рибуазом по до странности чистым и проветренным коридорам. Ничего общего с духотой больницы – скорее уж ближе к аллеям кладбища Аллори, где из них с Софией вытрясал душу ispettore superiore Сабатини.

В этот момент он не думал ни о смерти отца, ни об убийстве Монтефиори. Не думал он и о горе матери. Из головы у него не шел урок стрельбы. Эта мощь, которая взорвалась у него в руках, это мастерство, которое, оказывается, таилось в кончиках его пальцев. Как воспользоваться новой властью, новой ипостасью? Вернуться в Италию и прикончить Баладжино? Много чести. Отправиться в Африку и отомстить за отца? Если Эрван вернулся, значит дело сделано – или это тоже не имеет смысла. Стоит подождать. Проклятие клана наделило его умением убивать – вот в этом нет сомнений.

– После вас.

Рибуаз только что открыл дверь с теплоизоляцией. Лоик с Мэгги зашли в облицованную белым кафелем комнату. В центре на металлических носилках лежало тело, накрытое простыней. Медик аккуратными, почти литургическими движениями откинул ткань, открыв черты побежденного льва Морвана.

Никакой реакции в зале. Лоик смотрел на лицо как сквозь тиски – виски ломило от тревоги, страха, волнения. Мэгги осталась неподвижной, выпученные глаза придавали ей вид насторожившейся ящерицы.

– Я вас ненадолго оставлю, – бросил Рибуаз, глядя на экран мобильника. – Меня вызывают.

Лоик разглядывал голову и плечи отца, как наносят слой быстросхватывающегося лака на затянутую плесенью мебель перед распродажей. Он пытался мысленно оживить его во всем великолепии. Тщетно. Не только жизнь покинула это тело, но и достоинство, мощь, гордость. Осталась оболочка без всякой ценности и харизмы.

И тут горе настигло его. Игла вонзилась в податливые слои мозга. Он готов был разразиться рыданиями, когда глухой стук заставил его поднять голову. Мэгги исчезла. Он обогнул стол и увидел ее на полу, у изножья носилок, бьющуюся в конвульсиях.

Только этого не хватало. Он кинулся к ней, положил руку на морщинистое горло матери. Даже при простом прикосновении чувствовалось, что кровь бьет в артерии, будто боксерские перчатки. Он склонился к груди: сердцебиение зашкаливало.

Он выпрямился и стал звать на помощь, крича в пустой комнате. Ему была знакома только одна срочная медицинская проблема: передоз. Ничего общего с приступом эпилепсии. Мэгги задыхалась, при этом ее губы дрожали, как мембраны свистка.

Он все кричал и кричал. Никого рядом. Мать твою! Он вскочил и бросился к двери, налетев на носилки, схватился за ручку, но не смог ее повернуть. На короткое мгновение он представил себя запертым здесь на всю ночь с агонизирующей матерью и отцом, холодным, как кусок фаянса.

Memento mori[105] кошмара.

Наконец ему удалось открыть дверь.

– Есть тут настоящий врач, чтобы помочь живому? – заорал он в коридор.

Никакого ответа. Пусто. Весь в поту, задыхаясь, Лоик схватил мобильник и набрал последний из номеров, который мог прийти ему в голову: Софии.

102

Спор с заместительницей генерального прокурора занял больше часа и принял неожиданный оборот: поскольку погибшая входила в группу Эрвана, чиновница предпочитала назначить другого руководителя расследования, чтобы исключить любые факторы личного порядка. Эрван возражал, опираясь на весомый аргумент: он или кто другой, дело неизбежно приобретет характер личного. «Убит полицейский, черт побери!» Всяк живой и при мундире на территории Иль-де-Франс будет гореть желанием законопатить убийцу Одри Венявски, тридцати двух лет, погибшей при исполнении служебного долга. Зампрокурора, молодая женщина, настолько бесцветная, что странным образом напоминала Одри, опять начала увиливать и тянуть. Один раз не считается, и Эрван призвал на помощь Фитусси, который и сам отбивался от вышестоящего начальства, попеременно отвечая на вызовы судебной полиции Парижа, судебной полиции в Нантере, площади Бово.