Конгревова ракета

Скорее, та же «Рубашка» Гришковца, «Патологии» Захара Прилепина, «Без пути-следа» Дениса Гуцко, повести Ильи Кочергина «Помощник китайца» и Антона Тихолоза «Без отца» – огромные по размеру рассказы. Один герой и одна повествовательная линия, более или менее последовательное описание событий. И может быть, не стремлением пооригинальничать вызвано то, что более молодой автор Сергей Шаргунов назвал свою сотнестраничную историю про журналиста Андрея Худякова «Как меня зовут?» рассказом, а не романом. Ведь, кстати сказать, «Один день Ивана Денисовича» Солженицын упорно именует рассказом, хотя его до сих пор стараются переквалифицировать в более престижную повесть. Но принадлежность к жанру романа ли, повести ли определяется не количеством страниц, а другими характеристиками. И, как мне кажется, писатели поколения тридцатилетних не обладают (за редким исключением) романным сознанием. Они – рассказчики. Не думаю, что об этом стоит сожалеть, хотя здесь кроется большая опасность.

Новиков, Гришковец, Павлов, Кочергин, Гуцко откровенно пишут на автобиографическом материале. Это ясно видно, даже если не знать ни единого факта их жизни: правдоподобный вымысел деталей украшает документальную фабулу почти любого их произведения. Да и сами эти произведения легко складываются в циклы: у Дмитрия Новикова – общая география большинства рассказов, сквозной герой по фамилии Жолобков, однотипные второстепенные персонажи; у Ильи Кочергина из рассказа в рассказ, из рассказов в повесть перекочевывает одна и та же тема – столичный житель Илюха (или Серега), бегущий из столицы на Алтай, в Карелию, но обреченный на возвращение. То же можно сказать о произведениях Павлова, Гришковца, Гуцко, Карасева, Михаила Титова.

Это можно считать приемом, тяготением к модной ныне сериальности, но вряд ли это так. Скорее всего, стремление писать честно не позволяет этим прозаикам далеко отходить от пережитого ими самими, отдаться воле воображения, вымыслу. Может быть, это мешает им раскрыться по-новому, более широко, стать по-настоящему художниками, а может быть, бережет от гибели в неспокойном океане воображения, потери доверия к своим вещам, которое многого стоит.

В статье критика Евгения Ермолина «Литература и свобода» (сборник «Новые писатели. Выпуск второй», 2004 год) я нашел такую мысль:

Творческая свобода для писателя сегодня столь уже привычна, что ею можно не дорожить. И некоторые, пожалуй, дорожат слишком даже мало, легко жертвуя ею ради выгод момента, привилегий причастности, ради химер старой стайности и новой имперскости.

А вот для многих героев новой литературы открытие свободы на пике полета и экстаза долго не длится. Для них закон земного притяжения никто не отменил. Внутренняя раскрепощенность, свойственная герою, наталкивается на внешние ограничения. Причем эти ограничения ощущаются и осознаются максимально болезненно. В мире новой литературы человек, почти бесконечно внутренне свободный, попадает в жесткие, ломающие тиски социальных ритуалов, повседневной рутины. Его схватывают и не отпускают тягучие обстоятельства. У Ильи Кочергина, Александра Карасева, Дмитрия Новикова – мы находим этот акцент более или менее сильно выраженным, даже до чрезмерности.

Думаю, что эти ограничения свойственны не столько героям названных авторов, сколько самим авторам. Они показывают человека, как правило, в очень коротком временном отрезке, и это необязательно переломный, критический момент жизни и очень редко – ситуация (главная пища рассказа). Скорее нам показывают состояние, которое бывало у героя уже не раз и не два и наверняка еще неоднократно повторится. Даже если он считает, что это перелом и кризис его жизни. И столь сложное, путаное состояние можно объяснить возрастом героя, – он уже не юноша, для которого все очень остро, все в первый раз и в то же время у которого все впереди, но и не умудренный жизнью муж, который знает, что сходить с ума по существу-то не от чего: все пройдет, устаканится. Развитие героев «новой литературы» происходит не внутри одного произведения, а из произведения в произведение.

2. Ловец состояний

Рассказы Дмитрия Новикова в этом смысле наиболее показательны. Тем более что ему удалось в течение трех лет выпустить две книги – «Муха в янтаре» (2003) и «Вожделение» (2005), и потому легко проследить, как меняются его стиль, темы, мироощущение, что происходит с развитием героя.

Сборник «Муха в янтаре» (о «Вожделении» – ниже) вызывает ощущение цельной вещи не сквозным героем, не идеей, не общей географией, а попыткой описать очень сложное, наверное, почти и невыразимое состояние. Это не какое-то ровно или мрачное, или светлое состояние его героя, – нет, скорее это то состояние, когда человек, привычно уже проживающий свою единственную, первую и последнюю жизнь, понемногу мучаясь, понемногу ра дуясь, совершая глупости, кое-что теряя и обретая, многого вокруг не замечая, вдруг неожиданно, порой против воли, оказывается, нет – попадает – в то же состояние, в каком находится мудрое, вечное мироздание. Природа.