Она знала, что он не может ни о чем думать, ничего чувствовать, не принимая ее в расчет. Даже кровь, которая струилась в его жилах, была также и ее кровью. Он давал ей это чувствовать, и она была молчалива и счастлива.
Он шел рядом с нею, но его мысли пытались найти выход из тупика высоких стен и глубоких колодцев.
Они пересекли город и вышли на северную сторону, но все еще не обмолвились ни словом.
Когда они уже почти дошли до своего дома, маленький статист с нервными руками вынырнул из тумана и застрелил ее.
Вот и все, что произошло. Просто до невероятности.
Они подвигались по направлению к своему дому, как я уже говорил, и вдруг перед нею выплыла голова человека, чья-то рука поднялась вверх, раздался выстрел, и маленький статист с лицом старого сморщенного евнуха повернулся и убежал.
Это не произвело ни малейшего впечатления ни на физические чувства, ни на мыслительный аппарат Уилсона. Он продолжал путь, как будто ничего не случилось, а женщина споткнулась было, но собралась с силами и продолжала путь рядом с ним, все еще не произнося ни слова.
Они прошли таким образом два квартала и подошли уже ко входу в дом, как вдруг к ним подбежал полицейский.
Она солгала ему, выдумав историю, будто двое пьяных подрались и один из них выстрелил. Полицейский поверил ей, и она направила его искать стрелявшего в сторону, противоположную той, куда убежал статист.
Их окутал мрак и туман, и когда они начали подниматься к себе, женщина взяла его руку.
А он – хотя мне вряд ли удастся дать этому логическое объяснение – он не сознавал, что кто-то стрелял, что женщина рядом с ним умирает, хотя все видел и слышал.
Согласно данным медицинского осмотра ее тела, главная мышца, контролирующая действие сердца, была почти перерезана пулей пополам.
Она была, я бы сказал, в полном смысле этого слова живым трупом.
Они поднялись по лестнице и вошли к себе в комнату, и тут разыгралась истинно трагическая сцена. Такую сцену гораздо легче передать в действующих лицах на подмостках, чем словами на бумаге.
В комнату вошли два человека – один из них мертвый, но он отказывался признавать свою смерть и продолжал жить, а другой живой, но в то же время мертвый для всего окружающего.
В комнате было темно. Уилсон остановился в двух шагах от двери, все еще находясь во власти своих мыслей, – а она с безошибочным инстинктом зверя пробралась в темноте через комнату, нашла спички и подошла к камину.
Камин был битком набит всевозможными клочками бумаги, окурками – Уилсон был страстный курильщик, – одним словом, тем хламом, который накопляется в таких хозяйствах.
Итак, женщина подошла к камину и, чиркнув спичкой, приложила ее к груде бумаги.
В моем уме встает картина, которая никогда не изгладится.
Холодная, голая комната. Ничего не видящий человек стоит безмолвно в темноте, а женщина наклонилась, чтобы в последний раз придать немного уюта комнате в первый холодный вечер. Вот побежали язычки пламени. Светотени забегали по стенам. Внизу глубокая тьма, в которой потонул ничего не видящий человек, объятый своими думами.
Груда бумаги, вероятно, на минуту загорелась ярким светом, а женщина некоторое время стояла возле камина, вне полосы света.
А потом, белая как полотно, она, шатаясь и ступая мягко, точно по театральной сцене, направилась к нему. Что она хотела ему сказать? Этого никто никогда не узнает. Она ничего не успела сказать.
В то мгновение, когда эта женщина дошла до него, она упала к его ногам и умерла. Если даже она боролась со смертью, лежа на полу, то борьба ее была безмолвной. Ни звука. Она лежала между ним и выходной дверью.
И вот тогда Уилсон поступил совершенно бесчеловечно – слишком бесчеловечно для моего понимания.
Огонь в камине погас. Погасла и жизнь любимой женщины.
А он стоял и глядел в ничто, и думы его, вероятно, тоже были ничто.
Уилсон стоял неподвижно минуту, пять, десять. До того, как он нашел эту женщину, он был погружен в море вопросов и сомнений. Пока он не нашел этой женщины, его муза молчала. Он бродил по всему свету, вглядываясь в лица людей, думая о них, пытаясь подойти к ним поближе – не зная, как это сделать.
А эта женщина помогла ему временно подняться на поверхность океана жизни, благодаря ей он плавал по этому океану, залитому лучами солнца.
Горячее тело, которое в любви отдалось ему, было ладьей, на которой он мог держаться на поверхности океана, и вот теперь эта ладья разбита – и он опять стал опускаться на дно.
И в то время как все это происходило, он ничего не сознавал – он был поэт, и в его мозгу, я полагаю, зарождалась новая поэма.
Итак, постояв неподвижно некоторое время, он почувствовал, что должен двинуться дальше. Его вдруг потянуло из этой комнаты на улицу, а для этого нужно было пройти в том месте, где лежал труп женщины.
И он сделал то, что внушило ужас всему залу суда, когда он рассказывал об этом, – он обошелся с телом любимой женщины, как поступают со сгнившим суком, который попадается под ноги в лесу. Сперва он пытался ногой отодвинуть тело в сторону, но так как это ему не удалось, то он спокойно переступил через него.