Кони

Можно было бы предположить, что после того, как оратор сойдет с кафедры, к нему подойдут переодетые полицейские… Ведь это был уже не пятый год и даже не седьмой. И у правительства еще хватало сил преследовать инакомыслящих. Но ничего подобного не произошло. Оратор, приняв поздравления за яркую речь, отправился на извозчике к себе домой, на Надеждинскую[47] улицу. Ведь он был членом Государственного совета, сенатором, академиком Анатолием Федоровичем Кони.

«САХАЛИН У СИНЕГО МОСТА»

1

Петр Аркадьевич Столыпин выполнил свое обещание. В 1907 году Кони попал в число «новогодников» — так называли людей, получивших повышение по службе или очередной чин к Новому году.

«Государственному Совету

Сенатору, Тайному Советнику Кони Всемилостивейше повелеваем быть Членом Государственного Совета с оставлением в звании Сенатора.

Николай

В Царском Селе 1 января 1907 года…»

«Верхняя Палата. Незнание дела большинством. Поверхностное чтение записок.

Церковные дела. Саблер. Архангельское дело. Раздражение Победоносцева. Мертворожденное учреждение. Сознание этого…»

Скупые, отрывочные фразы, записанные Кони в конспекте воспоминаний «Элизиум теней», звучат как убийственный приговор разочаровавшегося и разуверившегося человека. А начиналось все с надежд…

Государственный совет был высшим законодательным органом России. Его называли верхней палатой, имея в виду, что нижней палатой считалась Государственная Дума.

Кони назначили в обновленный Госсовет. В 1906 году Николай II вынужден был подправить «фасад» верхней палаты — половину членов Государственного совета, прежде только «высочайше» назначаемых, стали избирать духовенство, помещики, буржуазия и профессора. Остальных по-прежнему назначал царь.

В «новый» Государственный совет поступали законопроекты после рассмотрения их Думой. Окончательно утверждал законы сам император.

29 октября 1907 года Кони писал одной из своих приятельниц: «В четверг я впервые присутствую в Государственном Совете. Благословите меня на эту деятельность. Приступаю к ней «со страхом божьим и верою», но боюсь, что она никого не удовлетворит».

Мундир члена Государственного совета Анатолий Федорович надел в 63 года. Парадное великолепие золотого шитья, золотых галунов и позументов прекрасно передал И. Е. Репин на своей знаменитой картине «Государственный Совет».

Кони не собирался сидеть в Мариинском дворце со сложенным оружием и проводить время, как многие другие члены Государственного совета, — в тихой дреме и безучастном поднимании рук вместе «с большинством». Он знал, что не стяжает себе лавров, не дождется одобрения «на верху». «Правительство всегда смотрело на меня как на только терпимого в рядах государственных слуг человека, — писал он с горечью Елизавете Алексеевне Нарышкиной в 1906 году, — пользуясь моими дарованиями, и знаниями, и моим тяжким трудом и видя во мне нечто вроде Дон Кихота, который добровольно несет иго чиновника, когда его перо и слово могли бы давно уже, в сфере свободных профессий, открыть ему и полную независимость, и богатство. Оно, в своей близорукости, то думает, что наказывает меня, обходя назначениями и суетными побрякушками, то решается меня награждать, вопреки ясно выраженному мною желанию…».

Но знал он и другое — с трибуны Мариинского дворца далеко слышно. «…Если я заговорю —…к этому прислушается вся Россия…»

С назначением в члены Государственного совета у Кони появляются надежды — в который уже раз! — на то, что его опыт и знания окажутся полезными родине. «…Теперь настала для меня деятельность, на которой я чувствую, что могу быть очень полезен, вступив в наиболее свойственное мне амплуа «резонеров» — в Государственном Совете», — пишет он из Берлина Савиной. И Кони действительно бросается в бой, стремясь способствовать разрешению некоторых острых, давно наболевших вопросов общественной жизни России. Вопросы эти были прежде всего вопросами нравственного порядка — борьба с пьянством, свобода вероисповедания, права женщин, упразднение тотализатора и многие другие, на годы увязшие в заседательной рутине, проблемы. Государственный совет не был для Кони синекурой. Шутя он называл заседания там «каторжными работами на Сахалине у Синего моста».

Когда, после разгрома I Думы, царь распустил на восемь месяцев и Государственной совет, Кони с возмущением писал: «Если бы вы видели, как ликуют эти лакеи и тунеядцы — члены Государственного] совета от возможности 8 месяцев ничего не делать. Как не чувствуют они всей фальши своего положения».

Не многие из членов Государственного совета были ему симпатичны.