Кони

Отставному — теперь уже — штаб-ротмистру грозил лишь штраф в размере 3 тысяч рублей, а только за несколько месяцев до обнаружения его игорного дома он выиграл 49 500 рублей. Анатолий Федорович рассудил, что при таких выигрышах Колемин может сказать словами одного из героев Островского: «При нашем капитале это всегда возможно» — и продолжать свою деятельность. Только с большею осторожностью. Поэтому Кони применил к нему статью 512 полицейского устава, по которому «вещи, приобретенные преступлением, возвращаются тем, у кого они взяты, а если хозяев не окажется, то вещи продаются и вырученная сумма поступает на улучшение мест заключения». Так как 49 500 рублей не были востребованы проигравшими, то их и обратили в пользу колонии и приюта для малолетних преступников за Охтою, у Пороховых заводов.

«Дело Колемина взбудоражило петербургское общество. Особенно игроков. Распространялись самые невероятные слухи: что прокурор собирается привлечь к суду всех, кто известен большими выигрышами, и даже членов Английского клуба, что проигравшие завалили его просьбами вернуть проигранное. Слухи оказались такими упорными, что несколько лиц, игравших у Колемина, написали заявления с просьбою вернуть им оставленные на зеленом сукне игорного дома кучки золотых монет. Кое-кто стал кричать о нарушении прокурором «священной неприкосновенности домашнего очага».

Встревоженный всеми этими слухами, посетил Анатолия Федоровича и Некрасов. Игра в карты была его страстью, и поэт нередко выигрывал большие суммы. Долго и подробно рассказывал он Кони про свой метод игры. Анатолий Федорович, хоть и не разделял азартного увлечения поэта, вполне успокоил его, заверив, что у прокуратуры нет ни намерений, ни тем более прав привлекать к суду удачливых, но честных игроков.

Суд над Колеминым состоялся 30 апреля 1874 года.

«…Рулетка есть игра азартная, рассчитанная на возбуждение в человеке далеко не лучших его страстей, на раздражение корыстных побуждений, страсти к выигрышу, — говорил Кони на процессе по делу об отставном штаб-ротмистре В. М. Колемине, — желания без труда приобрести как можно больше, одним словом — игра, построенная на таких сторонах человеческой природы, которые, во всяком случае, не составляют особого ее достоинства… Кто поручится, что к господину Колемину не являлись бы играть люди, живущие изо дня в день с очень ограниченными средствами, люди семейные, которые искали бы случая забыться пред игорным столом от забот о семействе и о мелочных хозяйственных расчетах, и что, входя в этот гостеприимный, хлебосольный дом для развлечения, они не выходили бы из него, чтобы внести в свои семьи отчаяние нищеты и разорения?»

И еще прокурор обратил внимание суда на то, что зло, существует ли оно на площади, в подвале или раззолоченной гостиной, всегда остается злом.

— Если преследовать притоны с азартными играми у людей низшего сословия, то на каком основании оставлять их процветать между людьми высшего сословия?

Почему разгонять тех, кто на последние трудовые деньги, после усталости от работы, не имея других развлечений, прибегает к азартной игре, и оставлять в покое тех, которые ради «незаконного прибытка» устраивают игорные дома и строят свое благосостояние на пользовании увлечениями своих гостей?

Окружной суд, разбиравший дело без участия присяжных заседателей, разделил мнение прокурора. Колемин был признан виновным и подвергнут «денежному взысканию в пользу государственных доходов».

Кони всегда серьезно готовился к выступлениям в суде, по никогда не писал речей. «Сознание некоторого дара слова, который мне дан судьбою, — говорил Анатолий Федорович, — заставляло меня строго относиться к себе, как к судебному оратору».

Кони — М, И. Сухомлинову:

«2 мая 1899.

Глубокоуважаемый Михаил Ивапэвичь

Только что полученное мною письмо Ваше повергает меня в некоторое недоумение. Я никогда не пишу своих речей, как по недостатку времени, так и потому, что по опыту убежден, что это до крайности стесняет свободу живого слова. Поэтому я всегда и в самых больших моих речах, даже длившихся по нескольку часов, ограничивался самым кратким конспектом или, вернее, схемою моей речи, в которую лишь изредка заглядывал».

Неуместной считал Кони и любую жестикуляцию и всегда, когда говорил в суде, опирался обеими руками на поставленную стоймя книгу Судебных уставов, купленную в 1864 году, тотчас по выходе ее в свет.

6