Кони

…Во второй половине прошлого века не было, пожалуй, петербуржца, не слышавшего о Степане Тарасовиче Овсянникове, купце-миллионере, которому принадлежали большие паровые мельницы на Измайловском проспекте, неподалеку от Варшавского вокзала. «Король Калашниковской биржи», «Сам Овсянников» — иначе и не называли этого хваткого поставщика муки для военного ведомства. По городу уже много лет ползли слухи о том, что Степан Тарасович «не чист на руку», но всякий pas миллионер выходил сухим из воды. В лучшем случае оставался на подозрении. Еще бы! Богатые пожертвования на церкви и казенные приюты, крупные взятки должностным лицам делали его неуязвимым, создали легенду о том, что не родился еще законник, которому под силу тягаться с «самим» Степаном Тарасовичем…

Служивший после окончания Училища правоведения в полиции следователем князь Владимир Петрович Мещерский пытался было по ничтожному поводу заставить Овсянникова явиться к нему в участок на допрос, но потерпел полное фиаско. П. А. Шувалов, любимец Александра II, бывший в те годы обер-полицмейстером, посоветовал Мещерскому самому «заглянуть между делом» к Степану Тарасовичу. Мещерский отказался — молодая кровь взыграла. А некоторое время спустя его пригласил к себе по какому-то незначительному поводу сам Шувалов. «Случайно» у него оказался и Овсянников.

— Господа! — улыбаясь, сказал граф. — У вас есть вопрос, требующий разрешения?

Дело было улажено.

Кстати, в своих воспоминаниях Мещерский привел любопытное свидетельство того, как вели себя в те годы (конец пятидесятых) чиновники: «Я знал, что следственный пристав и его письмоводитель могли брать взятки… что управа благочиния, начальство следственного пристава брала взятки…» Но тут же сделал удивительный вывод о том, что уголовное следствие тогда велось лучше, так как не было отделения власти судебной от администрации. А ведь именно средоточие всей власти — судебной и административной в одних руках порождало беззаконие. Выводы Мещерского, безусловно, продиктованы его классовыми интересами. Но к тому прибавилась еще и правовая безграмотность выпускника Училища правоведения. Он сам писал о том, что «в особенности хромали мы, если можно так выразиться, общественным образованием… Например, иностранное государственное право нам совсем было незнакомо, в истории политической мы были донельзя слабы, история цивилизации нам была совсем незнакома и т. д.».

…В 1874 году жители Петербурга были поражены грандиозным пожаром, случившимся на мельнице Овсянникова. Граф Пален, проезжая вечером по Измайловскому проспекту, стал свидетелем разбушевавшейся стихии огня. Утром следующего дня Пален поинтересовался у Кони подробностями происшествия.

…В первом коротеньком сообщении полиции говорилось, что «признаков поджога, вызвавшего пожар мельницы коммерции советника Овсянникова, не оказывается». «Что это? — подумал Кони. — Небрежно проведенный осмотр места происшествия? Некомпетентность? Или полицейские чины уже получили взятку?» Анатолий Федорович хорошо знал, что на Овсянникова уже заводили в разные годы пятнадцать уголовных дел и все они потом закрывались «за недоказательностью».

Посланный Кони на место пожара товарищ прокурора А. А. Марков поздно вечером «привез целую тетрадь осмотров и расспросов на месте, из которых было до очевидности ясно, что здесь имел место поджог. Собранные на другой день сведения о договорных отношениях, существовавших между известным В. Л. Кокоревым и С. Т. Овсянниковым по аренде мельниц, указывали на то, что именно Овсянникову мог быть выгоден пожар мельницы, и что есть основание сказать: «Js fecit cui prodest»[17].

Анатолий Федорович решил начать следствие и предложил следователю по особо важным делам Книриму немедленно произвести обыск у Овсянникова.

Привыкший к безнаказанности, миллионер никак не ожидал вторжения в свой дом чинов судебного ведомства. Он даже не потрудился уничтожить или спрятать очень важные для следствия документы и в том числе именной список некоторых чинов главного и местного интендантских управлений с показанием мзды, ежемесячно платимой им.

Кони очень живо описывает неподдельное изумление Овсянникова, узнавшего, что его собираются взять иод стражу:

«— Господин Овсянников, — сказал я, усаживаясь сбоку стола, на котором писал Книрим, — не желаете ли вы послать кого-нибудь из служителей к себе домой, чтобы прибыло лицо, пользующееся вашим доверием, для передачи ему тех… распоряжений, которые не могут быть отложены.

— Это еще зачем? — спросил сурово Овсянников, высокий старик, с густыми насупленными бровями и жестким взором серых проницательных глаз, бодрый и крепкий, несмотря на свои 74 года.

— Вы будете взяты под стражу и домой не вернетесь.

— Что? — почти закричал он. — Под стражу? Я? Овсянников? — И он вскочил с своего места. — Да вы шутить, что ли, изволите? Меня под стражу? Степана Тарасовича Овсянникова? Первостатейного именитого купца под стражу? Нет, господа, руки коротки! Овсянникова! Двенадцать миллионов капиталу! Под стражу! Нет, братцы, этого вам не видать!