Кони

Высмеял он и речь присяжного поверенного: «Ужасно много высокого слога, разных «чувств» и той условно-либеральной гуманности, к которой прибегает теперь чуть не всякий, в «речах» и в литературе…» Достоевский, говоря о речи Утина, очень точно и метко охарактеризовал болезнь, проявившуюся в среде адвокатов — «деятелей». «Деятелю некогда, например, заняться «делом», вникнуть в него; к тому же почти все они отчасти и поочерствели с годами и с успехами и, кроме того, достаточно уж послужили гуманности, выслужили, так сказать, пряжку гуманности, чтобы заниматься там еще несчастиями какой-нибудь страдающей и безалаберной душонки сумасбродного, навязавшегося им клиента, а вместо сердца в груди многих из них давно уже бьется кусочек чего-то казенного, и вот он раз навсегда забирает напрокат, на все грядущие экстренные случаи, запасик условных фраз, словечек, чувствиц, мыслиц, жестов и воззрений, все, разумеется, по последней либеральной моде, и затем надолго, на всю жизнь, погружается в спокойствие и блаженство».

Достоевский оговаривается, что «это определение новейшего деятеля» он не относит к талантливому Утину, но «трескучих фраз он все-таки напустил не в меру много».

«Болезнь» пустословия — ив речах адвокатов, и в речах прокуроров — осуждал и Кони. Главным критерием для оценки выступления любой из сторон в суде он считал нравственное чувство, глубокое внутреннее убеждение. Он писал, что гуманизм суда проявляется не во всепрощении и оправдании виноватых, а в назначении справедливого наказания.

«Я никогда не сочувствовал… той жестокой чувствительности, благодаря которой у нас нередко совершенно исчезают из виду обвиняемый и дурное дело, им совершенное, а на скамье сидят отвлеченные подсудимые, не подлежащие каре закона и называемые обыкновенно средою, порядком вещей, темпераментом, страстью, увлечением. Я находил, что страсть многое объясняет и ничего не оправдывает; что никакой политический строй не может извинить попрания в себе и в других нравственного начала; что излишнее доверие, отсутствие или слабость надзора не уменьшают вины того, кто этим пользуется. Увлекаясь чувствительностью в отношении к виновному, нельзя становиться жестоким к потерпевшему, к пострадавшему, и к нравственному и материальному ущербу, причиненному преступлением…»

Об этом же говорит и Достоевский: «…ведь трибуны наших новых судов — это решительно нравственная школа для нашего общества и народа».

Выступление Достоевского не повлияло — да и не могло повлиять — на отношение к нему Кони. Ведь анализ конкретного судебного дела, сделанный великим писателем, не ставил под сомнение компетентность суда присяжных вообще. Можно только представить себе, как болезненно переносил Анатолий Федорович всякое упоминание о процессе, на котором в качестве подсудимой фигурировала мать двух его единокровных сестер.

Впрочем, газеты скрыли от публики, что Каирова является гражданской женой Федора Алексеевича Кони. Но для Достоевского этот факт, конечно же, не был секретом…

9

Несмотря на инцидент с Каировой, середина семидесятых годов была для Кони счастливым временем. Иногда он ощущал себя баловнем судьбы: известность, непререкаемый профессиональный авторитет, продвижение по службе, внеочередные чины… В январе 1874 года он награжден орденом св. Владимира IV степени, 2 октября 1875-го — произведен в чин надворного советника, а через три месяца, 1 января 1876 года, Кони уже коллежский советник. В должности вице-директора департамента министерства юстиции он прослужил менее двух лет. Когда надолго уходил в отпуск или болел Владимир Степанович Адамов, директор департамента, «толстый правовед, вскормленный департаментом, ловкий и отлично знающий языки, человек без всяких убеждений», Пален назначал Кони исполнять обязанности директора. Все были уверены, что пройдет немного времени и Анатолий Федорович будет окончательно водворен на место директора департамента. А оттуда открывались такие вершины… Но уже начинают набегать на горизонт тревожные облачка. Громкие слова министра о том, что ему необходимо иметь в министерстве «судейскую совесть», оказываются не более чем фразой. «Судейская совесть» хороша, если она сообразуется со взглядами и совестью самого министра и, как говорил Кони, с «видами правительства». А если ею руководят высшие интересы, красивые, прекраснодушные, но никак не укладывающиеся в прокрустово ложе повседневной практики, эта «судейская совесть» начинает тяготить.

В четверг на страстной неделе 1877 года Пален созвал совещание, на котором присутствовали товарищ министра Фриш, прокуроры палат Жихарев, Фукс, Евреинов и Писарев, правитель канцелярии Капнист, Адамов и Кони. Обсуждался вопрос о том, какие меры следует предпринять против революционной пропаганды. Анатолий Федорович высказал на совещании мысль о том, что поводом для этой пропаганды является «благородное сострадание к народным бедствиям и желание ему помочь».