Коньяк «Наполеон»

— Здорово, Лимон! — сказал он и поглядел на залитую солнцем 127-ю бедную улицу с отвращением. — Бляди черножопые, — выругался Шнеерзон и тяжело выпрыгнул из truck. — Ну, если я поймаю одного, пристрелю на самых законных основаниях. И хуй мне что сделают!

— Что случилось?

— Опять залезли в апартмент. Спиздили транзистор. Только что купил…

— На хуя ты поселился тут? Ты же говоришь, у тебя есть деньги. Снял бы квартиру в хорошем районе.

— Коплю money на truck. Хочу большую компанию. Чтоб самому ни хуя не делать.

Я уже перевидал немало мечтателей подобного рода. Они все готовы были втройне вкалывать сегодня, чтобы ничего не делать в будущем. Пока что им приходилось лишь вкалывать втройне. Бездельное будущее никак не проклевывалось из крепкого яйца сегодня.

— Страдай молча, — посоветовал я.

— Циник ты, Лимон. Пойдем заберем из апартмента тележки. — И, захлопнув двери truck, он ловко навесил на петли большой замок. Заметив мой взгляд, объяснил: — Ни хуя нельзя оставить на этой улице. Все стащат. Ты думаешь, я могу оставить здесь truck на ночь? Хуя! Утром не будет ни колес, ни мотора.

Он жил на первом, то есть на французском rez-de-chaussee. Двери обяты проржавевшим железным листом. Когда он начал отпирать многочисленные замки, за дверью раздалось скуление.

— Это папочка, папа идет, Леди… Спокойно…

— Бульдога завел, Леш?

— German shepherd. — Он осклабился. — Три месяца девочке. Вырастет — будет черножопых кусать.

— По-моему, у тебя тут в основном латиноамериканцы обитают?

— Все равно черножопые, Лимон… жопа-то черная.

В лица нам пахнуло собачьим дерьмом. Под ноги нам подкатилась рослая немецкая овчарка. Запрыгала на задних лапах, уперев передние в Лешку.

— Опять обосралась? — сказал он ласково. — Ты же только что на улице посрала, Леди… Что-то не то сожрала… Все жрет, — пожаловался он мне. — Даже банку с машинным маслом прогрызла. И вылакала. Может, это от машинного масла она срет?

— Не знаю, — сказал я. — Сведи ее к ветеринару.

Apartment напоминал гараж. На полу и на потертых поверхностях многочисленных диванов и пуфов покоились маслянистые части внутренностей автомобиля. Происхождение потертых диванов и пуфов было мне понятно — Шнеерзон свозил домой все, что выбрасывали его меняющие места жительства клиенты. Обилие же деталей автомобиля требовало разъяснения.

— Ты что, по совместительству теперь авто ремонтируешь?

— Хагэ-гэ-гэ, нет, Лимон! — Он выхватил из хаоса на подоконннике половину Big Mac и впился в слоеную мякоть, сплющивая ее. Майонез стек с обреза губ на подбородок.

— Ко мне тут парень приходит мотор перебирать. Хороший мотор. От старого студебеккера. Помнишь студебеккеры в послевоенных фильмах? Мотору износа нет. Навеки сделано. — Он прожевал. — Поставлю мотор на truck. Старый кузов купить можно задешево. Главное — мотор… Пошли… Бери вон тележку у стены…

— А на хуя ты держишь их в apartment?

— Чтоб не спиздили, я же тебе объяснил.

Ясно стало, что если он не мог притащить truck в apartment, то счастлив был хранить в нем хотя бы четыре доски на подшипниках.

— Где у тебя туалет, Леша?

Он все еще жевал, посему показал головой. Туалет у него был в одном помещении вместе с ванной. В ванне, наполненной керосином, лежала груда ржавого железа. Я догадался, что это была основная часть знаменитого мотора «Студебеккер». Муть от растворенной ржавчины не позволяла увидеть очертания мотора. Лишь высовывались из едкой жидкости завитые, как у самогонного аппарата, трубы.

— Ванную загадил, никогда не отмоешь, — констатировал я, выйдя в living-room.

— Чистюля ты, Лимон… хэгх… Я же засранец. Мне положено быть засранцем. Каждому свое.

— Но ты уж слишком. Девушку, например, пригласить к себе захочешь. Она же испугается и сбежит немедленно.

— Не сбежит, я ее — за жопу, — захохотал он. — Ко мне ходит тут одна пуэрториканка… Мария-Долорес. Не сбегает.

Я взял тележку, и мы пошли вон из apartment. Я попытался представить себе голого Шнеерзона, но тотчас пожалел себя и попытался представить Шнеерзона в трусах… Но даже Шнеерзон в трусах был необыкновенно противным зрелищем… Потому, когда, садясь с ним в кабину truck, я попытался представить себе Марию-Долорес, она вышла из мастерской моего воображения пропойцей старухой с деревянной ногой. А вообще-то пуэрториканки бывают необыкновенно красивыми. Когда они молоденькие.

Познакомившись с Дженни Джаксон, я совсем перестал видеть русских. Я как бы перешел в следующий класс жизни (или в другую школу). Они все, и Шнеерзон среди прочих, судя по всему, никуда не перешли, остались в том же классе, в той же школе. Однажды я увидел на Бродвее сутулого Леню Косогора. В новой шляпе и плаще, с галстуком, Косогор выглядел принарядившимся. Занятый рассматриванием мира сквозь очки, Косогор меня не заметил, прошел мимо. Бывший узник Гулага помог мне выжить в самые тяжелые времена, я испытывал к нему теплые чувства, я его выделял, потому я последовал за ним и на углу 47-й и Бродвея схватил его за плечо.

— В бордель идете, comrad Косогор?

— Ты? Уф, чокнутый, испугал как…

— Кого боимся, comrade Косогор?..