Конъюнктуры Земли и времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования

С августа 1992 года пребывавшая, как и вся реформируемая Россия, не в лучшей экономической кондиции, Северная Осетия заявляет о начале инвестирования в восстановление югоосетинских районов, а в осенние месяцы шлет туда продовольственные поезда [СО, 1992, 8 августа и 27 октября]. Причем владикавказская пресса не забывает отмечать срывы Грузией всех ее обязательств по реконструкции Южной Осетии и готовность России взять эту реконструкцию полностью на себя [СО, 1992, 31 октября]. Когда в ноябре войско Тезиева, появившись под Владикавказом, отличилось на войне с ингушами и южане, наотрез отклонив предложенную им в то время Шеварднадзе культурную автономию, вновь просили о включении их в Россию, Галазов сделал заявление, еще более многозначительное. Как «легитимист» «подтвердив, что Северная Осетия выступает против перекройки границ на Кавказе», и повторив, что «в нынешней ситуации Южная Осетия должна быть суверенной республикой в составе Грузии», он тут же оценил ходатайство в целом прилагательным «несвоевременное», что вносило особый смысловой оттенок в трактовку проблемы [СО, 1992, 25 ноября]. Не проходит и двух месяцев, как парламенты обеих Осетий создают смешанную рабочую группу «для изучения исторической и правовой мотивации современного состояния… выработки предложений по воссоединению» [СО, 1993, 27 января]. Через неделю после этого шага Верховный Совет Северной Осетии потребовал от Ельцина «признания Российской Федерацией республики Южная Осетия в ныне существующих границах» и в целом «при определении отношений с Грузией… учитывать и жизненные интересы Северо-Осетинской ССР как составной части Российской Федерации и при ее активном участии решать вопросы, имеющие огромное значение для обеспечения мира и безопасности в Северо-Кавказском регионе». Самое же главное – утверждалось, что существующими правовыми документами по существу «российско-грузинская граница не определена» и должна быть прочерчена заново комиссией, куда вошли бы наряду с представителями Москвы и Грузии также северные и южные осетины [СО, 1993, 3 февраля]. Тем самым совесть Галазова как «легитимиста» оказывалась белоснежно чиста: он требовал не пересмотра границ, а «делимитации и демаркации» пока еще отсутствующей де-юре границы «на осетинском участке». Не дождавшись ответа от Москвы, через месяц галазовский Верховный Совет сам объявляет о признании им суверенной Республики Южная Осетия [СО, 1993, 2 марта].

Итак, можно утверждать, что на рубеже 1992–1993 годов руководство Галазова – Хетагурова четко прочертило свою стратегию в югоосетинском вопросе, оперши ее на формулу «югоосетинской суверенной республики с неприкосновенными границами, получающей признание за грузинскими пределами» – формулу, совершенно неприемлемую для грузин, но против которой не могла бы возразить ни одна сила в насквозь федерализующейся России, в том числе и на Северном Кавказе. Российский федерализм начинает использоваться Владикавказом для «легитимного» наползания на Грузию.

В те же годы мною было разработано определение «суверенитета» как двустороннего понятия, связующего «факт» осуществления власти с его внешним «признанием», из которых в истории может доминировать то одна, то другая сторона: факт власти может либо порождать признание, либо сам из него рождаться [Цымбурский 1992. Цымбурский 1993]. В свете такой концепции соотношение позиций югоосетинских радикалов и северной номенклатуры в 1992 и 1993 годах можно представить так. Тезиев и Чочиев пытались утвердить суверенитет Южной Осетии как «суверенитет факта» – факта существования компактного осетинского населения к югу от Главного Кавказского хребта и факта выражаемой югоосетинскими интеллигентами и людьми оружия – воли к политическому самоопределению. Они добивались дополнения этого факта его признанием во Владикавказе, Тбилиси, Москве и вообще в мире. Галазов же объявил приоритетной именно внешнюю легитимизацию этой республики, облечения ее «суверенитетом признания», из которого ей только предстояло возникнуть как региональной политической реальности. Ее предстояло бы сделать такой частью Грузии, суверенные права которой не были бы только делом Грузии. Тем самым политическая реальность Южной Осетии как таковой – области, трактуемой грузинами в качестве «Внутренней Картли» («Шида Картли») или даже «Самачабло» («исторического владения князей Мачабели»), то есть в определениях неполитических, – сама по себе оказывалась в зависимости от признания этой реальности Владикавказом и от его посреднической деятельности в масштабах кавказском и российском. Тезиев твердил о данности, имеющей в качестве таковой свои права. Для Галазова речь шла о конструкте, который еще должен был стать данностью по мере его правового признания, достижение коего представало бы одновременно актом политического самоутверждения «северного близнеца».