Конъюнктуры Земли и времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования

Правильнее всего было бы оценить функцию «Стыр Ныхаса» как предельно жесткое и свободное почти от любых ограничений оглашение оборонительных и наступательных интересов, заложенных в «осетинский проект» – настолько жесткое, насколько оно только могло быть примиримо с официальным пребыванием Северной Осетии в составе России. Руководство же Галазова работало с теми же интересами и целями, стремясь:

1) представить их как интересы «многонационального народа Северной Осетии»;

2) прямо согласовать их с «легитимистским» имиджем республики в рамках «единой и неделимой России» и в региональных структурах Кавказа;

3) попытаться переработать их в цели для России на Кавказе, подлежащие лоббированию в Центре.

В геополитическом аспекте созревший к 1993 году проект включал следующие задачи:

1) утвердить положение Северной Осетии на Северном Кавказе как доминиона с собственными вооруженными силами, второго по значению краевого центра мощи после Чечни, однако в отличие от Чечни не выпадающего из российского пространства и имеющего возможность «в случае чего» использовать имперскую поддержку;

2) от имени «многонационального народа Северной Осетии» с российской помощью и с одобрения соседей-«легитимистов» обеспечить границы на востоке, либо не допустив возвращения ингушей, либо ограничив их возврат строго определенными условиями, с закреплением за ними особой ячейки в сообществе, контролируемом осетинской элитой; при этом, используя Ингушетию в качестве общей осетино-чеченской периферии, избежать столкновения с Чечней и утвердить некий модус сосуществования двух силовых центров при любом политическом выборе Чечни;

3) взять на политический буксир Южную Осетию как зависимое от Владикавказа пространство в контексте общей федерации Грузии.

Реализовать тем самым выраженное Галазовым в 1992 году видение осетинского ареала в духе «государственности Главного Кавказского хребта», на севере выходящей на предкавказские равнины, на юге вклинившейся в Закавказье вдоль меридиональных товаропотоков. В свою очередь перестройка Грузии увязывалась с сохранявшейся в 1992–1994 годах слабостью режима Шеварднадзе, когда восстания национальных меньшинств и не прекращавшаяся политическая разборка между грузинами открывали путь к российской опеке над грузинской частью Южного Кавказа.

С начала 1993 года мы видим энергичную работу Владикавказа на всех этих трех направлениях. Уже говорилось, что в марте галазовский Верховный Совет провозглашает признание Южной Осетии как суверенной республики. К этому времени мысль о реальной недемаркированности российско-грузинской границы на осетинском отрезке становится общим местом в декларациях североосетинских правителей. Тогда же в марте работавшая с января Межпарламентская комиссия двух Осетий подготавливает Концепцию их социально-экономической и культурной интеграции, допускающую «делегирование полномочий представлять интересы югоосетинского населения в России и СНГ… законодательным и исполнительным органам Северной Осетии» [Северная Осетия 1975: 3: 178], на что владикавказский Верховный Совет изъявляет свое одобрение. В конце мая II съезд осетинского народа, еще раз подтвердив создание республиканских сил обороны, требует от Москвы не проводить границы между двух Осетий [СО, 1993, 21 мая]. И в те же дни Комитет по делам национальностей североосетинского Совмина обсуждает с Комиссией СБСЕ будущее Южной Осетии, причем на обсуждении то и дело проскакивает слово «независимость» [СО, 1993, 26 мая]. Наконец, и московские старания Галазова с его коллегами, особенно А. С. Дзасоховым, кажется, приносят результат: в июле министр иностранных дел России А. В. Козырев, высказавшись о будущей Грузии как «едином, сильном и неделимом государстве», замечает, что российско-грузинский договор состоится, только если это «единое, сильное и неделимое» признает Абхазию, Южную Осетию и Аджарию [СО, 1993, 15 июля].

Между тем приходит самое время актуализировать прошлогодние (1993 года) слова Галазова, намекавшего не только на «восстановление», но и на «реорганизацию» всех властных структур Южной Осетии: речь идет ни много ни мало об отстранении забравших слишком много власти радикалов и запутавшегося в отношениях с ними «патриотического номенклатурщика» Т. Кулумбекова. Североосетинская печать в 1993 году не устает подчеркивать пребывание чочиевско-тезиевского Цхинвала на грани финансовой, энергетической и так далее катастроф и определяющую роль Владикавказа в судьбах и выживании южан. По словам самого Галазова [СО, 1993, 2 марта], «с первых же дней мы были вынуждены заниматься проблемой Южной Осетии даже больше, чем ее руководство… Фактически вся тяжесть решения политических и социально-экономических проблем… легла на нашу республику Идея объединения Северной и Южной Осетии близка и понятна всем. Но в предпринимаемых шагах по ее осуществлению не должно быть перекосов, поспешных непродуманных действий». Ставка должна быть сделана на акции, «отвечающие международным правилам и нормам».