Конъюнктуры Земли и времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования

Так, если в очерченном выше трагическом сюжете «революции, уничтожающей своего отца», снять такое звено, как разрушение освободительного идеала, его самоотрицание в результате морального самоубийства освобожденного народа, у нас останется лишь гибель героя после краха побежденных им реакционных сил. Поданный в таком виде сюжет может с необходимыми смысловыми достройками быть прочитан и в трагическом, и в мелодраматическом, и в романтико-героическом ключе. Введение же мотива «ненапрасной жертвы», то есть устранения в результате борьбы и гибели героя изначальной недостачи, подвигнувшей его на борьбу, преобразует трагедию в однозначно героическое сказание, «синтаксически» соотносящееся уже не с формулами Берка, а с известной формулой А. Греймаса для волшебной сказки: кризисные инициальные недостачи и вредительства снимаются в результате испытаний, претерпеваемых героем [Греймас 1985: 89 и сл.]. Только финальное личное крушение героя не позволит до конца перевести модифицированный сюжет в триумфально-сказочную тональность: трансформация останавливается в точке «рыцарского романа», где ценой исторической победы становится величавая смерть.

Еще более важной идеей кажется с метаисторических позиций выделение Берком промежуточного генеративного этапа, посредствующего между глубинной формулой «разрушения саморазрушителя» и ее воплощением в поверхностной саморазрушающейся триаде. Я имею в виду ту стадию порождения сюжетов, когда судьба трагического мира представляется в форме ликвидации героем треугольника неудовлетворимых вожделений. Похоже, на этом уровне фабула может быть легко соотнесена с известной формулой, предложенной русским мифологом и фольклористом прошлого века О. Миллером для героического мифа: в этой формуле присутствуют некое светлое начало, противостоящее ему начало темное и, наконец, второе светлое начало, попадающее или рискующее попасть во власть начала темного, что и дает повод к схватке антагонистов. Очевидным образом эти «начала» могут быть представлены в виде вершин берковского страстного треугольника. Разница же между трагической и героической сюжетикой будет состоять в том, что в последнем случае для устранения страстного треугольника герой-разрушитель вовсе не должен склеиваться со всеми тремя его участниками. Достаточно того, чтобы он в своей активности слился как светлое начало либо с позицией «жаждущего», либо с позицией «власти». Тогда противостоящий актант идентифицируется с сокрушаемым антагонистом героя (темным началом). В первом из двух возникающих вариантов мы обретем сюжет сокрушения героем несправедливой власти – в сказке это торжество Иванушки над царем, который пытается его извести, чтобы не отдавать за него замуж дочь. В другом же варианте мы узнаем, как герой – либо тождественный законному суверену, либо выступающий от его имени – сокрушает наглого агрессора, сказочного похитителя-змея. В героической версии треугольник желаний устраняется не как в трагической – уничтожением дотла, но упрощением к диаде «герой – принадлежащий ему желанный объект». Если же при этом и сам герой гибнет, объект пребывает в магической «связи-памяти» («мемориальной связи») с погибшим победителем.

Более 120 лет назад великий филолог Ф. Буслаев, критикуя формулу О. Миллера за ее слишком «широкие рамы», писал: «…вообще всякая война, хотя бы современная нам прусско-французская, предлагает те же три элемента, цвет которых, светлый или темный, будет зависеть от точки зрения той или другой из воюющих сторон» [цит. по: Академические школы в русском литературоведении 1975: 84].

Ироническая констатация Буслаева имеет глубокий и вполне серьезный смысл для исследователя-метаисторика. Формулы Миллера и Греймаса соотносятся с многими классами мифо-эпических, сказочных и комедийных сюжетов и в равной мере соответствуют тому типу исторического и политического мировоззрения, которому как на глубинном, так и на поверхностном уровне противостоит иной тип, описываемый формулой Берка. Сталкивая эти кластеры, видим, как на глубинном уровне жизнеутверждающая борьба (великий агон) за устранение недостач и вредительств контрастирует с саморазрушением мира, а на уровне поверхностном борьба светлого начала с темным за другое светлое начало диссонирует с коллапсом трагедийной триады Берка. Однако введенный Берком промежуточный уровень на какой-то момент парадоксально приводит оба типа к одной схеме, заставляя их в последующем различаться лишь характером применяемых к ней генеративных правил. Здесь есть над чем задуматься. Достаточно вспомнить слова из речи Троцкого в 1918 году: «Мы, товарищи, любим солнце, которое освещает нас, но если бы богатые и насильники захотели монополизировать солнце, то мы скажем: пусть солнце потухнет и воцарится тьма, вечный мрак!» [Волкогонов 1992: 368], – чтобы понять, как «змееборческие» сюжеты могут трансформироваться в сюжеты саморазрушения, если «грамматические» правила допускают нанесение уничтожающих ударов по объекту ведущейся борьбы.