Конкиста по-русски

— Я тоже в долю войду! Можно? — Алты протянул кашевару полотняный мешок.

— Что это? — кашевар заглянул внутрь. — А, сушёная ежевика с мятным листом! Мы такое понимаем. С чаем заварим!

Каждый получил по большой походной деревянной хохломской миске лапши и куску ржаного хлеба. Деревянная четвертьфунтовая солонка посреди скатерти. Здесь же головки чеснока, порезанное ломтиками солёное сало, холодная варёная «в мундире» картошка, солёные огурцы.

Чай с ежевикой пили с колотым сахаром, вприкуску, по-туркменски из пиал. Стаканы здесь используются под иные напитки.

— Какова лапша с осетринкой, ваше благородие?

— Спасибо, отродясь такой не пробовал, хоть и в Красноводске вырос!

— Может, по чарке для сугреву? Ночь будет холодная.

— Отставить, вахмистр! Мы на боевом задании, не на гулянке. Вернёмся в Кара-Агач, барашка зарежем перед отъездом, тогда погуляем! Сменить и накормить часового не забудь.

— Уже исполнено. И накормили, и напоили!

Дальняя дорога, свежий воздух, сытный ужин и тёплое пламя костра были способны усыпить кого угодно. Лошадиный войлочный потник на холодную землю, седло под голову, папаху на глаза. На одну полу шинели лёг, второй накрылся. Ноги — к костру. И спи себе, как в детстве у бабушки на печке!

К полуночи ветер над ущельем развеял тучи. Проклюнулись звёзды в таком множестве и такой яркости, каких и в российских столицах не увидишь. Ближе к утру над щелью повис старый ущербный месяц, осветивший, как фонарём, сонный казацкий бивуак. Сам Кудашев спал на спине, раскинув в стороны руки. Его шинель лежала рядом, открывая месяцу возможность поиграть своим светом в серебряных крестах и галунах офицерских погон. Рядом, под одной шинелью спали вахмистр Фомкин и проводник-мальчишка Алты. Спали и другие казаки. Спали крепко, как спят вои, насмерть уставшие после дальнего похода, либо измученные смертным боем. Спал часовой, упавший в нелепой позе там, где его сморил сон.

Спали лошади. Они сбились в тесную массу, согревая друг друга своим собственным теплом в холодную ночь. Вдруг проснулся Кара-Ат — вороной жеребец Кудашева.

Уши торчком. Расширенные ноздри с силой втягивают в себя воздух. Взгляд обращён в сторону козьей тропы.

Там кто-то неловко сдвинул с места камешек. Звякнув, камешек полетел вниз, задевая скальные стены, ударяясь о камни. Стук, стук, стук! И всплеск! Камешек ушёл в воду.

Чужаки! Тревога! Жеребец переступил спутанными ногами. Нет, далеко не уйти! Заржал, призывая своего хозяина. Один раз, второй, третий… Спит его хозяин. Не просыпается.

А с козьей тропы в каменный мешок спустились три тёмные тени.

* * *

Кудашев очнулся только под ледяной струёй ручейка, падавшей с головокружительной высоты. Его мутило. Голова раскалывалась от боли. Отшатнулся от тяжёлой острой от холода струи, но кто-то снова толкнул Кудашева под воду.

Услышал чей-то хриплый голос, чужой, но понятный язык — туркменский:

— Хватит, пришёл в себя. Веди его в дом! 

Кудашев сделал шаг вперёд. Ручеёк остался за спиной. Хотел протереть глаза, но не смог. Понял, что его руки связаны за спиной. Толчок в спину. Толчок слева в плечо.

— «Гонят, как осла!»,— подумал Кудашев. Мгновение, и сознание прояснилось. Его ввели в помещение. Каменные стены, каменные своды. В мозгу мелькнуло: — «Сакля Табиб-ага. Точно: вот ниша с рукописями и книгами!».

В очаге высокий яркий огонь. В сакле трое туркмен. Один из них за спиной держит верёвку, связывающую руки. Ближе к огню молодой мужчина с разделённой надвое смоляной бородой. У его ног на полу раскрытая полевая сумка, скомканная топографическая карта. В руках планы пещер, скопированные Кудашевым с тех, что успел отправить в Асхабад.

Правда, без пояснений. Пояснения, слава Богу, остались только в памяти!

На лежанке одежда Кудашева — шинель, мундир, сапоги валяются у стены. Нигде, ни у кого не видно ни кобуры, ни револьвера…

Что случилось? Думай, Кудашев, думай! Как так — тебя взяли без боя из тёплой постели?! Правильно! Револьвер в кобуре, замотанной ремнём, перед сном положил в изголовье под седло. Планшет — под китель на грудь. Что же было? Оглушили? Вроде нет, голова болела, но перестала. Самочувствие отличное, но путы на руках не разорвать…

Бородач поднял глаза на Александра Георгиевича:

— Здравствуй, сын Кудаш-бека!

Кудашев на приветствие не ответил.

— Почему не здороваешься? А мне говорили, ты вежливый человек!

— Со связанными руками не здороваюсь!

— Развяжите его! — приказал бородач.

Острый, как бритва, туркменский нож разрезал волосяную верёвку.

Кудашев размял плечи, растёр на руках затёкшие запястья.

— Алейкум ассалам, Караджа-Батыр-Афшар-Ширази! — поздоровавшись, Кудашев назвал собеседника его полным именем.

— О! — от неожиданности Карасакал даже привстал с лежанки. Глянул на своих нукеров. Те никак на приветствие Кудашева не отреагировали. Но Карасакал решил, что дальнейшая беседа должна быть без свидетелей. — Всем выйти на воздух! Освободите дом!

И, обратившись к своему пленнику, продолжил:

— Меня не обманули, вы действительно вежливый человек.

Кудашев промолчал.

— Что это? — в руках Карасакала планы пещер.