Конкистадор

«Изабель… Изабель», – повторял он снова и снова, белокурые волосы постепенно меняли свой цвет. Пепельно-золотые локоны темнели. Голубые глаза превращались в черные. Казавшееся взрослым величественное лицо знатной сеньоры вновь превращалось в молодое, с легким ароматом горьковатой свежести весенних фруктов и цветочных бутонов.

Лишь мгновение он видел Изабель Эрбосо так же отчетливо, будто она вновь была в его руках во время их побега в Севилью, еще до того, как суровый отец в тайне от Алонсо запер ее в монастыре и тем довел Изабель до смерти.

Охеда наклонялся, чтобы поцеловать девушку с печальной нежностью. Она вновь была с ним, его любовь, воскресшая, чтобы сопровождать его в Новом Свете. Но как только он приближал свое лицо к этому видению, любимые черты исчезали, и реальность брала свое. В отчаянии он отталкивал индианку, а та лишь улыбалась с животной покорностью, демонстрируя свои острые зубки, и начинала плакать, как всегда, когда он без причины плохо обращался с ней.

Жизнь его была трагична. Казалось, нечто мистическое не позволяет сбыться его мечтам. Судьба подарила ему намного больше возможностей, чем большинству мужчин. Некоторые добивались успеха, имея куда меньше оснований для этого. В минуты уныния Охеда представлял себе, что судьба уготовила ему умереть в нищете, быть может, даже голодной смертью, как когда-то в молодости предсказала в Андалусии одна цыганка.

Вера в злой рок судьбы заставляла его вспоминать Анакаону, прекрасную королеву Золотой Цветок. Она стремительно ворвалась в жизнь капитана, любовь их, продлившись несколько коротких дней, осталась лишь чудесным воздушным воспоминанием, а судьба готовила ему новые душевные испытания: видеть это восхитительное создание, идущее на виселицу, и при этом не иметь возможности что-либо сделать, чтобы спасти ее.

Каждый раз, когда дон Алонсо начинал сокрушаться по поводу несчастий своей жизни, Лусеро входила в роль матери семейства: матроны, живущей вне юношеских страстей и отрешившейся от любви, чтобы полностью посвятить себя домашнему очагу.

– Не думайте больше об этом, дон Алонсо, – говорила она Охеде. – Да поможет вам бог во всем, что связано с Верагуа, и вы соберете там горы золота. И вы увидите, как самые знатные дамы Испании будут искать встречи с вами, мечтая о том, чтобы вы взяли их в жены. Почему бы и нет, посмотрите, как молодой адмирал, будучи сыном того человека, с которым мы приехали на этот остров, сейчас стал мужем доньи Марии, родственницы короля.

Однако то спокойствие сильной женщины, которое демонстрировала Лусеро, смелая в разговорах, но благоразумная и верная в своих семейных привязанностях, не препятствовало нарастающему внутри нее беспокойству.

Ей уже хотелось, чтобы дон Алонсо как можно реже навещал ее. В его глазах Лусеро замечала какое-то тревожное выражение. Ей было известно, с какой агрессией этот порывистый и отважный человек устремлялся к своей цели.

Женская интуиция подсказывала ей, что вокруг нее сжимается кольцо желания, стремящегося ее подавить.

С каждым разом во время своих визитов Охеда говорил все меньше и меньше, подолгу молчал, и это казалось ей угрожающим: капитан постоянно опускал глаза, словно внутри у него шла бесконечная битва между сомнениями и желаниями.

Дон Алонсо стал появляться в самое неожиданное время, словно пытался застать молодую женщину в одиночестве. Лусеро чувствовала себя спокойнее, когда сын был дома, однако Алонсико приводили в восторг занятия с этим ветераном колонии, другом отца, каждый день бравшим его с собой в дальний лес, чтобы научить обращению с арбалетом, стреляя по попугаям и обезьянам.

Отважная Лусеро размышляла, нет ли в этом какого-нибудь скрытого замысла дона Алонсо, однако поскольку Алонсико отказывался ее слушаться и постоянно следовал по пятам за своим учителем, она смирилась с тем, что ей придется в одиночку противостоять опасности, исходящей от Охеды.

Она старалась не встречаться со своим гостем в глубине сада вдали от дома, словно тень деревьев, река, море вдали, пение птиц и даже шелест листьев могут побудить Охеду к дурным поступкам. Она всегда старалась усадить его у входа в свое скромное жилище, на том месте, откуда было видно распятие, висящее на стене, а также меч, щит и остальное оружие уехавшего Фернандо. Словно это все могло вернуть разум рыцарю, из-за дьявольских соблазнов сбившемуся с пути.

То, чего так опасалась Лусеро, надеясь в то же время, что этого не произойдет, случилось однажды вечером, внезапно и грубо, как столкновение тел в неожиданной схватке.

Речь дона Алонсо была полна отчаяния. Лишь сейчас он понял, что всегда любил лишь Лусеро, с того самого момента, как увидел ее на карраке в порту Кадиса, и ограничивал себя в пище во время осады форта Святого Фомы, лишь бы она не страдала от голода. Теперь он убедился, что это – любовь. А в те далекие времена он смотрел на нее с притворным равнодушием, словно она была одним из них, юношей – искателей приключений. К тому же ее будущее материнство внушало уважение.