Конклав

– Он благоразумно держался вдали от Рима до сего дня. Когда имеешь дело с Тедеско, «меньше» всегда означает «больше». Одно честное газетное интервью могло бы положить ему конец как претенденту. Но он, я думаю, вместо этого возьмет свое завтра.

– Поясните, что вы имеете в виду, говоря «возьмет свое»? – спросил Ломели.

Саббадин посмотрел на Тедеско и легонько покачал головой из стороны в сторону, как фермер, оценивающий скотину на рынке.

– Я бы сказал, что он при первом голосовании получит пятнадцать голосов.

– А ваш человек?

Беллини закрыл уши:

– Не говорите мне! Я не хочу знать.

– От двадцати до двадцати пяти. Явный лидер первого голосования. Серьезная работа начнется завтра вечером. Мы каким-то образом должны ему обеспечить большинство в две трети. А для этого нужно семьдесят пять голосов.

На длинном бледном лице Беллини появилось мучиническое выражение. Ломели подумал, что тот теперь, как никогда, походит на святого мученика.

– Пожалуйста, давайте не будем говорить об этом. Я не произнесу ни слова, чтобы склонить на свою сторону хотя бы один голос. Если наши коллеги еще не знают меня по прошествии стольких лет, то я ничего не могу сказать за время одного вечера, чтобы их убедить.

Они замолчали, пока монахини ставили на стол главное блюдо – котлеты из телятины. Мясо по виду напоминало резину, соус свернулся.

«Если что и вынудит этот конклав к принятию быстрого решения, – подумал Ломели, – то это еда».

Когда сестры поставили последнюю тарелку, Ландольфи, который в свои шестьдесят два был самым молодым за столом, сказал в своей обычной почтительной манере:

– Вы не обязаны ничего говорить, ваше высокопреосвященство. Вы, естественно, должны предоставить это нам. Но если нам придется объяснять сомневающимся, за что вы выступаете, каких бы слов вы от нас ждали?

Беллини кивнул в сторону Тедеско:

– Скажите им, я выступаю против всего, за что выступает он. Его убеждения искренни, но это искренний бред. Священники больше никогда не будут служить мессу спиной к прихожанам, и мы никогда не вернемся к латинской литургии и семьям с десятью детьми, которые появлялись на свет, потому что папа и мама по-другому не умели. То время было уродливым, репрессивным, и мы должны радоваться, что оно прошло. Скажите им, что я стою за уважение других верований и толерантно воспринимаю различные взгляды внутри нашей Церкви. Скажите им, я считаю, что епископов нужно наделить большей самостоятельностью, а женщины в курии должны играть бóльшую роль…

– Постойте, – прервал его Саббадин. – В самом деле? – Он скорчил гримасу и засосал воздух через зубы. – Я думаю, мы вообще не должны поднимать вопрос о женщинах. Это только даст Тедеско повод затеять бучу. Он скажет, что вы втайне выступаете за посвящение женщин в духовный сан, хотя это и не так.

Ломели показалось, что Беллини, прежде чем ответить, на миг засомневался.

– Я принимаю как факт, что вопрос о посвящении в духовный сан женщин при моей жизни закрыт… и, возможно, еще при нескольких следующих.

– Нет, Альдо, – твердо возразил Саббадин, – он закрыт навсегда. Это было подтверждено папским авторитетом: принцип исключительно мужского священничества основан на письменном слове Господа…

– «Непогрешимо закреплен раз и навсегда уставом и вселенским характером церковного учения…» – да, я знаю. Возможно, не самая мудрая из множества деклараций святого Иоанна Павла. Я, конечно, не выступаю за посвящение женщин в сан. Но ничто не мешает нам принять женщин в курию на самом высоком уровне. Я говорю об административной, а не священнической работе. Покойный папа нередко говорил об этом.

– Верно, но он так никогда этого и не сделал. Как может женщина наставлять епископа, я уж не говорю «выбирать» епископа, когда ей даже не разрешают служить причастие? Коллегия сочтет, что это посвящение в сан через заднюю дверь.

Беллини потыкал в телятину вилкой, положил ее и, уперев локти в столешницу, обвел всех взглядом.

– Прошу вас, послушайте меня, братья. Позвольте мне говорить откровенно. Я не ищу папства. Я страшусь его, поэтому у меня нет намерений скрывать свои взгляды или притворяться не тем, кто я есть. Я прошу вас… умоляю… не агитировать за меня. Ни одного слова не произносить. Это ясно? А теперь я боюсь, что потерял аппетит, и, если вы меня извините, я удаляюсь в свою комнату.

Они проводили его взглядом – аистообразная фигура легко протиснулась между столиками, прошла по холлу и исчезла на лестнице.

Саббадин снял очки, подышал на стекла, протер их салфеткой, снова надел и открыл маленький черный блокнот.

– Что ж, мои друзья, – сказал он, – вы его выслушали. А теперь я предлагаю разделить задание. Рокко, – обратился он к Делл’Акве, – у вас превосходный английский, поговорите с североамериканцами и нашими коллегами из Британии и Ирландии. У кого из нас хороший испанский?

Пандзавеччиа поднял руку.