Конклав

В шесть тридцать утра в Каза Санта-Марта зазвонил колокол – пронзительный семинарский колокол. Ломели открыл глаза. Он лежал на боку, свернувшись. Чувствовал слабость, кожу с него будто содрали. Он понятия не имел, сколько проспал, понимал только, что, наверное, час или два. Неожиданное воспоминание обо всем том, что он должен сделать в предстоящий день, нахлынуло на него, словно приступ тошноты. Обычно он, просыпаясь, пятнадцать минут предавался размышлениям, потом поднимался и произносил утренние молитвы. Но сегодня, собрав волю и опустив наконец ноги на пол, сразу же отправился в ванную и принял душ – самый горячий, какой мог выдержать. Вода хлестала его по спине и плечам. Он крутился под душем, крича от боли. Потом протер зеркало, посмотрел с отвращением на свою красную и ошпаренную кожу. «Тело мое – глина, доброе имя – туман, и в конце я обращусь в прах».

Он чувствовал себя слишком взволнованным, чтобы есть с остальными. Остался в своей комнате, прочел еще раз проповедь, попытался помолиться, но в последнюю минуту бросил это и пошел вниз по лестнице.

Холл представлял собой красное море кардинальских сутан, направляющихся в короткий путь к собору Святого Петра. Официальные лица конклава во главе с архиепископом Мандорффом и монсеньором О’Мэлли были допущены в Каза Санта-Марта, так как требовалась их помощь. Отец Дзанетти ждал у подножия лестницы, чтобы помочь Ломели облачиться в мантию. Они прошли в ту же комнату напротив часовни, в которой вчера вечером состоялся разговор с Возняком.

Когда Дзанетти спросил его, как он спал, Ломели ответил:

– Очень хорошо, спасибо.

Он понадеялся, что молодой священник не заметит синяков у него под глазами и дрожи в руках, когда передал ему проповедь на хранение. Ломели сунул голову в отверстие красной казулы[38], которую сменявшиеся деканы Коллегии носили на протяжении последних двадцати лет, вытянул руки, а Дзанетти суетился вокруг него, как портной, распрямляя и поправляя ее. На плечи Ломели тяжело легла мантия. Он безмолвно произнес слова молитвы: «Господи, ты сказал: иго Мое благо, и бремя Мое легко[39], дай мне силы, чтобы я мог нести его так, чтобы заслужить Твою милость. Аминь».

Дзанетти, стоявший перед ним, поднял руку и водрузил на его голову высокую митру из белого муара. Затем шагнул назад проверить, правильно ли сидит митра, прищурился, снова подошел, поправил митру на миллиметр, потом зашел за спину декана, затянул ленты, выровнял их. Им овладело ощущение тревожной ненадежности. Наконец Дзанетти дал декану позолоченный пастырский посох, и Ломели поднял его два раза левой рукой, прикидывая вес.

«Вы не пастырь, – шепнул знакомый голос ему в ухо. – Вы управляющий».

Он вдруг испытал желание отдать посох, снять с себя священнические одеяния, объявить себя самозванцем и исчезнуть. Но лишь улыбнулся и кивнул:

– Ощущение хорошее. Спасибо.

Незадолго до десяти часов кардиналы двинулись из Каза Санта-Марта, парами прошли через зеркальные двери в порядке старшинства, проверяемому О’Мэлли. Ломели, опираясь на посох, вместе с Дзанетти и Мандорффом ждал рядом со стойкой регистрации. К ним присоединился заместитель Мандорффа, дьякон церемониймейстера папских церемоний, жизнерадостный, упитанный итальянский монсеньор по имени Епифано, который будет главным помощником во время мессы. Ломели ни с кем не говорил, ни на кого не смотрел. Он все еще тщетно пытался освободить у себя в голове место для Господа.

«Вечная Троица, милостью Твоею я хочу отслужить мессу во славу Твою и ради всеобщего блага как живых, так и мертвых, ради кого умер Христос, и принести пастырский вклад в выборы нового папы…»

Наконец они вышли в серое ноябрьское утро. Двойная вереница облаченных в алое кардиналов протянулась перед ним по мощеной площади к Колокольной арке, где они исчезали, заходя в собор. И опять поблизости где-то летал вертолет, и опять в холодном воздухе разносились крики демонстрантов. Ломели попытался отключиться от всего, что отвлекало его, но не смог. Через каждые двадцать шагов стояли агенты службы безопасности, которые склоняли головы, когда он, проходя мимо, благословлял их. Он миновал арку, пересек площадь, посвященную первым мученикам, потом прошел в портик собора и через массивную бронзовую дверь – в ярко освещенный для телевизионных камер собор Святого Петра, где их ждали прихожане числом в двадцать тысяч. Он слышал пение хора под куполом и громкое шуршание множества одежд, эхом разносящееся по собору. Процессия остановилась. Он смотрел перед собой, призывая спокойствие, ощущая громадную толпу, тесно стоящую рядом с ним, – монахини, священники, духовенство без жалованья – все смотрели на него, перешептывались, улыбались.

«Вечная Троица, милостью Твоею я хочу отслужить мессу во славу Твою…»

Минуты две спустя они двинулись снова по широкому центральному проходу нефа. Он поглядывал направо и налево, опирался на посох, который держал в левой руке, делая короткие движения правой, благословляя неясные очертания лиц.