Конклав

– Лет через тридцать после того, как Иисус вручил ключи от Его Церкви святому Петру, в Рим прибыл апостол Павел. Он проповедовал по берегам Средиземного моря, закладывал основы нашей Матери Церкви, а когда пришел в этот город, его бросили в застенок, потому что власти боялись его, с их точки зрения он был революционером. А будучи революционером, он продолжал свою деятельность даже из узилища. В год Господа Бога нашего шестьдесят второй или шестьдесят третий он послал одного из своих священников, Тихика, назад в Ефес, где тот прожил прежде три года, он послал его с замечательным письмом к верующим, часть которого мы выслушали только что. Подумаем же о том, что мы только что слышали. Павел говорит ефесянам – а они, давайте вспомним, были евреями, греками и римлянами, – что дар Божий Церкви состоит в ее разнообразии: одни возведены Им в апостольство, другие – в пророки, третьи – в евангелисты, четвертые – в пастыри, а пятые – в учителя, чтобы все вместе образовали они единство «на дело служения и созидания Тела Христова»[47]. Они образуют единство в служении. Они разные люди – кто-то может считать, что они сильные, яркие личности, которые не боятся преследований, и они служат Церкви каждый по-своему: и этот труд служения объединяет их и создает Церковь. Господь в конечном счете мог ведь создать единый архетип, чтобы служить Ему. Но Он создал то, что натуралист назвал бы целой экосистемой мистиков, мечтателей, строителей-практиков, – даже управляющих, – наделенных разной силой и разными побудительными мотивами, и из этого Он создал Тело Христово.

Собор застыл в неподвижности и молчании, если не считать единственного оператора, делающего круги перед алтарем и снимающего оратора. Мозг Ломели работал на полную мощность. Он никогда не был так уверен, что нашел именно те слова, которые хочет сказать.

– Во второй части мы слышали, что Павел усиливает этот образ Церкви как живого тела. «Но истинною любовью, – говорит он, – все возвращали в Того, Который есть глава Христос, из Которого все тело, составляемое и совокупляемое посредством всяких взаимно скрепляющих связей, при действии в свою меру каждого члена, получает приращение для созидания самого себя в любви». Руки есть руки, так же как ноги есть ноги, и они служат Господу каждая по-своему. Иными словами, мы не должны опасаться разнообразия, потому что именно это разнообразие и придает нашей Церкви силу. И тогда, говорит Павел, мы можем достигнуть полноты истинной любви, «дабы мы не были более младенцами, колеблющимися и увлекающимися всяким ветром учения, по лукавству человеков, по хитрому искусству обольщения»[48]. Я воспринимаю эту идею тела и главы как прекрасную метафору коллективной мудрости, религиозного сообщества, которое работает совместно, чтобы вырасти в Христа. Работать совместно, расти вместе, мы должны быть толерантны, потому что телу необходимы все его члены. Ни один человек, ни одна фракция не должны доминировать над другими. Повинуйтесь «друг другу в страхе Божием»[49] – обращается Павел в том же письме к верующим по всему миру. Братья и сестры, за долгие годы службы нашей Матери Церкви я пришел к выводу, что самый страшный грех для меня – это уверенность. Уверенность – худший враг единства. Она определенно смертельный враг терпимости. Даже Христос в конце не был уверен. «Eli, Eli, lama sabachtani?»[50] – вскричал он в муке, когда шел его девятый час на кресте. «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» Наша вера – живая вещь именно потому, что она идет рука об руку с сомнением. Если бы существовала только уверенность, если бы не было сомнения, то не было бы и тайны, а потому и нужды в вере. Помолимся о том, чтобы Господь даровал нам папу, который сомневается и своими сомнениями продолжает вдыхать жизнь в католическую веру, которая может вдохновить весь мир. Пусть он дарует нам папу, который грешит, просит прощения и продолжает нести свое бремя. Мы просим это у Господа через заступничество Пресвятой Девы, царицы апостолов и всех мучеников и святых, которые в ходе истории сделали Римскую церковь величественной на века. Аминь.

Он взял со своего сиденья проповедь, так и не прочитанную, и передал ее монсеньору Епифано, который принял рукопись с недоуменным выражением, словно не зная толком, что ему с ней делать. Ломели ее не прочел, так должна ли она теперь попасть в архив Ватикана или нет? Затем Ломели сел. По традиции за проповедью следовали полторы минуты молчания, чтобы суть сказанного дошла до всех. Только кашель время от времени нарушал необъятную тишину. Он не мог оценить реакцию. Может быть, все пребывали в шоке. Если так, значит так тому и быть. Сейчас он чувствовал себя ближе к Богу, чем на протяжении многих месяцев. Может быть, ближе, чем когда-либо в жизни.

Ломели закрыл глаза и стал молиться: «Господи, я надеюсь, мои слова отвечали Твоей цели, и благодарю Тебя за то, что даровал мне мужество сказать то, что я чувствовал сердцем, а также умственные и физические силы произнести это».