Конклав

Шепот сотни кардиналов, тихонько переговаривающихся с соседями, усиленный эхом расписанных фресками стен капеллы, вызвал у Ломели воспоминание, которое он поначалу не мог идентифицировать, но в конечном счете понял, что это море в Генуе, точнее говоря, долгая отливная волна, шуршащая галькой на берегу, где он плавал ребенком с матерью. Шорох продолжался несколько минут, пока наконец после совещания с тремя кардиналами-ревизорами Ньюбай не встал и не зачитал официальные результаты. На эти минуты в капелле воцарилась тишина. Но Вестминстерский архиепископ лишь подтвердил то, что они и без того знали, а когда он закончил, пока уносили стол и стулья наблюдателей, а подсчитанные бюллетени помещали в ризницу, бухгалтерский шепот возобновился.

На протяжении всего этого времени Ломели сидел, внешне бесстрастный. Он ни с кем не говорил, хотя и Беллини, и патриарх Александрии пытались перехватить его взгляд. Когда урну и чашу вернули на алтарь, а наблюдатели заняли свои места, он подошел к микрофону.

– Братья мои, ни один из кандидатов не получил необходимого большинства в две трети голосов, мы теперь сразу же переходим к седьмому голосованию.

Хотя внешне он был спокоен, мысли его метались бесконечно по одному и тому же кругу. Кто? Кто? Всего через минуту ему придется отдать свой голос… но кому? Он вернулся на свое место, но так еще и не знал, что ему делать.

Он не хотел быть папой – в этом сомнений у него не было. Он всем сердцем молился, чтобы Господь избавил его от этой ноши. «Отче мой! если возможно, да минует меня чаша сия»[84]. А если молитва его не будет услышана и чаша предложена? В этом случае он решил отказаться, как это пытался сделать несчастный Лучиани в конце первого конклава семьдесят восьмого года. Отказ на кресте от места считался серьезным грехом себялюбия и трусости, и поэтому Лучиани в конце уступил просьбам коллег. Но Ломели был исполнен решимости проявить твердость. Если Господь наделил человека даром самопознания, то разве ты не несешь обязанность использовать его? Одиночество, изоляция, мученичество папства – это он был готов принять. Неприемлемым было другое: иметь папу недостаточной святости. Вот что будет грехом.

Но в равной мере он нес ответственность за тот факт, что Тедеско вырвался в лидеры. Именно он, как декан, способствовал уничтожению одного лидера и разрушению репутации другого. Он удалил препятствия на пути к Святому престолу для патриарха Венеции, хотя и придерживался твердого убеждения, что Тедеско необходимо остановить. Беллини явно не сможет это сделать: продолжать голосовать за него было бы потаканием собственной глупости.

Он сел за стол, открыл папку и вытащил избирательный бюллетень.

Значит, Бенитез? Бенитез явно обладал каким-то духовным качеством и состраданием, которые выделяли его из остальных членов конклава. Его избрание оказало бы живительный эффект на азиатское пастырство Церкви. А возможно, и на африканское. Медиа восторгались бы им. Его появление на балконе, выходящем на площадь Святого Петра, вызвало бы сенсацию. Но кто он? Каковы его религиозные убеждения? На вид он такой хрупкий. Хватит ли ему физических сил, чтобы быть папой?

Если к бюрократическому уму Ломели и можно было предъявить какие-то претензии, то только не в логике. Если устранить Беллини и Бенитеза в качестве соперников, то оставался единственной кандидат, который мог стать препятствием на пути Тедеско к престолу, и этим кандидатом был он, Ломели. Он должен был держаться за свои сорок голосов и длить конклав, пока Дух Святой не выведет их на достойного наследника трона святого Петра. Никто другой этого не сделает.

Это было неизбежно.

Он взял ручку. Закрыл на мгновение глаза. Потом написал на своем бюллетене: «ЛОМЕЛИ».

Очень медленно встал. Сложил бюллетень, поднял, чтобы видели все.

– Призываю в свидетели Иисуса Христа, который будет моим судьей, в том, что мой голос отдан тому, кого я перед Господом считаю достойным избрания.

В полной мере степень его клятвопреступления дошла до него, когда он стоял перед алтарем, чтобы положить бюллетень на чашу. В этот момент он оказался прямо перед изображенными Микеланджело прóклятыми, которых сгоняли с их лодки и отправляли прямиком в ад.

«Господи, прости мой грех».

Но назад уже пути не было.