Конкурс красоты в женской колонии особого режима

– Суд достаточно разобрался в обстоятельствах дела, по которому Каткова получила дополнительный срок. Хотелось бы только еще раз уточнить позицию руководства колонии. Что вы скажете, если мы примем решение о сокращении срока? Не вернется она к вам? Ведь ей, если она еще что-нибудь совершит, место только у вас.

Корешков поднялся с взволнованным видом. Прямой вопрос требовал такого же прямого ответа.

– Хотелось бы верить, что не вернется, – уклончиво произнес Николай Кириллович.

– То есть вы допускаете, что она снова может что-то совершить?

– Она наркоманка, – сказал Корешков. – И этим все сказано. Однажды наркоман – всегда наркоман.

Неожиданно руку подняла Жмакова. Судья кивком головы разрешил ей сказать.

– Так ведь она совсем недавно совершила кражу, – выпалила Жмакова. – Кто духи у американки украл? Она, Каткова! А кто эти духи потом спрятал? Тамара Борисовна.

Каткова и Ставская сидели ни живые, ни мертвые. На них жалко было смотреть.

Мэри выслушала перевод Леднева и решительно поднялась:

– Это неправда, – выпалила она. – Я сама подарила духи Катковой. Это моя вина.

– Это правда? – спросил Леднев, забыв, что надо переводить.

– Что она сказала? – спросил судья Попов.

Леднев перевел. И снова устремил свой вопрошающий взгляд на Мэри.

–Это так, Майк, – шепотом сказала американка.

Глаза Мэри были чисты, как у ребенка. И все же Михаилу показалось, что все не совсем так, как она пытается преподнести суду. Было еще что-то в той ситуации, когда она подарила Ларисе духи. Поди пойми этих женщин вот так, с лету.

Теперь уже лицо Жмаковой покрылось красными пятнами. Получалось, что она напрасно заподозрила американку. И теперь ничем уже не докажешь суду безнадежную испорченность Катковой.

– Переходим к делу Агеевой, – сказал судья Попов.

Лена поднялась.

– Нам показалось удивительным, – сказал судья, – что вы Агеева участвуете в одном конкурсе с вашей потерпевшей Брысиной. Это само по себе говорит о том, что вы можете контролировать свои эмоции. Не буду скрывать, мы считаем, что вы получили непомерный довесок к основному сроку. Тем более, что ваша потерпевшая жива здорова, а вы страдаете туберкулезом. Но нам опять-таки нужны доказательства того, что вы полностью встали на путь исправления. А у вас тоже есть взыскания. Интересно, что скажет воспитатель.

– Агееву нужно лечить в условиях свободы, – коротко высказалась Ставская.

Гаманец поднял руку. Судья ему кивнул.

– Агеева сама себе мешает выздороветь, – сказал опер. – На нее есть неопровержимый материал. Есть также свидетели, что она и присутствующая здесь Мосина воруют со швейной фабрики материал. В ближайшие дни Агеева будет этапирована в спецтубдиспансер, где ее делом займется следователь. Более подробную информацию, если потребуется, могу предоставить суду в конфиденциальной обстановке.

Попов недовольно покрутил шеей. Этот майор не внушал ему доверия. Но предъявляемые им обвинения делали дальнейшее разбирательство бессмысленным. И все же он спросил Агееву:

– Это правда?

– А что изменится, если я скажу, что это ложь? – спросила Лена. – Вы будете рассматривать мое дело?

– Мне очень жаль, – пробормотал Попов.

Агеева села на стул. Ее колотила дрожь. Мосина обняла ее, прижала к себе и что-то жарко зашептала на ухо.

– Брысина, – сказал Попов. – Не очень понятно, почему вы-то находитесь на строгом режиме? Активная общественница…

– Статья у меня страшная, гражданин судья. Убийство с особой жестокостью, – пояснила Брысина. – Мне по любому звонок сидеть – червонец.

– Но вы – активная общественница. Значит, на что-то надеетесь?

Валька пожала пышными покатыми плечами. Она привыкла слушаться власти. А властью в колонии были люди в погонах. Они говорили Вальке: будешь во всем слушаться и помогать нам, мы за тебя похлопочем. К нам прислушаются, скинут тебе часть срока. Вот она и слушается.

Опера завербовали ее еще в малолетке. Там она себя очень хорошо проявила. И к Гаманцу перешла как бы по эстафете. Это она докладывала, что Агеева ворует на фабрике материал. Правда, почему-то ни разу вовремя не подала сигнала. Ни разу не поймал Лену опер с поличным. Но это для него мало что значило. Это давало ему повод думать, что где Агеева, там и Мосина. Если Агеева ворует, то Мосина не может быть чистой. Эта мысль была для него важнее, чем смутное подозрение, что Брысина просто клевещет на Агееву, сводит с ней старые счеты.

Жмакова подняла руку:

– Можно я отвечу за Брысину? Она смущается. Как общественница, она не должна даже сомневаться, что администрация ей поможет. Ее помощь нам – самый верный показатель исправления. Это значит, оступившийся человек окончательно и бесповоротно порвал со своим прошлым.

Попов движением руки остановил майора Жмакову:

– Брысина жила в деревне. Убила отчима в состоянии аффекта. Причем тут прошлое? Она уголовников-то, наверное, первый раз здесь увидела.

– Ее сотрудничество с администрацией – показатель ее раскаяния в содеянном, – поправилась Жмакова.

Попов перевел взгляд на Вальку:

– Вы раскаиваетесь, Брысина?

Девка поморщилась и тяжко вздохнула: