Конкурс красоты в женской колонии особого режима

Подполковник привел Леднева в соседнюю с релаксацией комнатку. На журнальном столике – бутылка коньяка и тарелка с ломтиками лимона. Хитрое окно, через которое можно наблюдать за всем, что происходит в релаксации, задернуто занавеской. Между шторками узкая щель.

Сели, выпили за все хорошее, испытующе посматривая друг на друга.

– Довольны? – спросил подполковник.

Леднев пожал плечами.

– Она вернется, – сказал подполковник. – Хотите пари?

Конечно, он имел в виду Каткову.

– Вернется – буду рад за вас, – не без сарказма произнес Леднев.

Корешков отправил в рот ломтик лимона, поморщился:

– Михаил Владимирович, откуда такое недоверие? Неужели вы не знаете, что такое колония? Это рассадник мифов и слухов. Здесь нельзя верить ничему и никому. Вот почему мы не любим, когда к нам приезжают журналисты, правозащитники. Все-то им виднее. Ничего вам не виднее. Из-за вас кому-то может стать только еще хуже.

Мосина вовсе не овечка, как вам показалось, – продолжал Корешков. – Есть женщины, которые сами хотят, чтобы ими пользовались. Но – небескорыстно. Мосиной нужно было безнаказанно лазать по карманам. Она думала, воровство будет сходить ей с рук всю жизнь. Но так не бывает. Она и здесь, на зоне, хотела жить припеваючи. Вот истинные ее мотивы. Но нельзя, просто невозможно работать на оперчасть и не попасть под подозрение. А это чревато. Вот почему Мосина решила соскочить. Но вовсе не собиралась при этом завязать. Только изображала, что решила начать новую жизнь. Купила швейную машину, начала шить и все такое прочее. На самом деле она, как все карманницы, клептоманка. Она давно уже прошла, как мы говорим, точку невозврата. Больной человек. Ручаюсь, ей карманы по ночам снятся. Но поймать ее с каждым годом все труднее.

Леднев улыбнулся:

– И поэтому не стыдно подбросить ей в сумку чужой бумажник.

Подполковник не стал возражать:

– Не исключаю, может быть, так и было. Но нет другого способа посадить вора в законе – только подложить ему пакетик с героином. Так и с карманниками. Нехорошо? Согласен! А допускать, чтобы человек безнаказанно обчищал карманы – хорошо? Почему у нас так расцветает коррупция? Потому что чистоплюйством страдаем. Провокационные взятки надо предлагать. И – сажать. Чтобы страшно было брать: вдруг это провокация? Под ворьем земля должна гореть, а мы…

– Николай Кириллович, – спросил неожиданно Леднев. – Скажите, если не секрет, с каким настроением вы обычно идете на работу? Нет, спрошу иначе: отчего у вас обычно поднимается настроение?

Корешков понимающе поджал губы:

– Хотите сказать, что эта работа для меня одно удовольствие?

– А как можно работать безо всяких радостей? – спросил Леднев. – Это ж для здоровья вредно. Я наблюдал за вами сегодня. Вижу, плохо человеку. Сплошные отрицательные эмоции. Вот я подумал, а в чем Николай Кириллович позитив находит?

Подполковник свел брови. Силился понять, что стоит за этим вопросом. Не будет же этот психолог спрашивать о чем-то просто так. В его вопросе, кроме того, что лежит на поверхности, еще что-то кроется.

– Вам интересна психология тюремщиков? – неуверенно спросил он.

Леднев развел руками. Мол, а как иначе поймешь психологию осужденных? Только во взаимосвязи. Иначе не получится. Но в данном случае его интересовала совсем не психология. Ему хотелось понять, какое место в жизни начальника колонии занимала красавица Каткова. Мысленно он ставил себя на его место, и ему очень сильно казалось, что он стремился бы утром на работу почти исключительно только ради того, чтобы увидеть ее. Ну, может быть, еще Ставскую. Да, конечно, еще и Ставскую. Больше в колонии, что на сотрудницах, что на зэчках – глаз не на ком было остановить.

– Мой интерес к Катковой в том виде, в каком его вам преподнесли, это миф. Миф и слушок, – сказал Корешков.

«Ну, да, так ты и признаешься, ты всю жизнь в несознанке, – подумал Леднев. – Каткова – мустанг, которого хочется обуздать, стерва, к которой не может не тянуть нашего брата. А Ставская – единственная нормальная и настоящая женщина из всех твоих сотрудниц. Вот ты и разрываешься между ними. Хотя, конечно, боишься совершать непотребные дела. То ли оттого, что чувствуешь, что ты тут царь и бог, то ли от страха, что тебя в любой момент подсидят Жмакова с Гаманцом.

В это время Корешков сидел за столом, улыбаясь какой-то своей мысли.

– У меня есть кот, – сказал он. – Он целыми днями сидит у окна и охотится за птичками, которые садятся на подоконник. Бросается на них, хотя знает, что все равно не схватит – мешает стекло. Однажды он залез на форточку и в охотничьем азарте пригнул за птичкой. И полетел вниз с пятого этажа. Сломал себе ногу, разбил челюсть. Долго болел. Но удивительная вещь. Сейчас снова целыми днями сидит у окна и пытается запрыгнуть на открытую форточку. Нет у кота памяти на свое падение с пятого этажа. Так и у преступников работает тот же самый психологический механизм. Вот почему я не верю Мосиной. Вот почему я уверен, что Каткова снова кого-нибудь ограбит.

– И поэтому ее лучше придержать здесь? – спросил Леднев.