Консервативный вызов русской культуры - Русский лик

РАСПУТИН Валентин Григорьевич родился 15 марта 1937 года в деревне Усть-Уда Иркутской области. В 1959 году окончил историко-филологический факультет Иркутского университета. Работал журналистом в молодежных газетах Иркутска и Красноярска. Первая публикация в центральной печати - в журнале "Аврора" в 1961 году. Первая книга рассказов "Я забыл спросить у Лешки" вышла в Сибири в 1961 году. Участник знаменитого читинского семинара молодых литераторов, где впервые на всю страну прозвучали имена Распутина, Вампилова, Шугаева и других писателей "иркутской стенки". С 1970 года, с публикации "Последнего срока", стал постоянным автором ведущего русского литературного журнала "Наш современник", а с 1975 года стал и членом редколлегии этого журнала. Самые знаменитые его публикации - "Живи и помни" (1971), повесть о дезертире, и "Прощание с Матерой" (1976), реквием об уходящей традиционной России. Крестился в 1980 году. Еще в советское время активно боролся за сохранение памятников старины, православных храмов, за сохранение чистоты Байкала, против поворота северных рек на юг, в Среднюю Азию. В 1977 и в 1987 году получал Государственные премии СССР. В 1990 году вошел в состав горбачевского президентского совета, но, как сам писатель считает, был лишь ширмой и ничего полезного для России сделать не сумел. В 1991 году вместе с Александром Прохановым и Юрием Бондаревым подписал "Слово к народу", которое считают манифестом путчистов августа 1991 года, вошел в редколлегию газеты "День", активно выступал в защиту Дома Советов в октябре 1993 года. Первые годы перестройки активно занимался публицистикой, позже, в середине девяностых, вернулся к художественной прозе, написал цикл рассказов, ставших явлением в русской прозе ХХ века, прежде всего "В ту же землю" и "Изба", но сознательно незамеченных ельцинской культурной элитой. Один из самых известных писателей ХХ века. Лауреат многих премий, и отечественных и зарубежных. Женат. Живет в Иркутске и в Москве.

"Что мы ищем, чего добиваемся, на что рассчитываем? Мы, кого зовут то консерваторами, то традиционалистами, то моралистами, переводя эти понятия в ряд отжившего и омертвевшего, а книги наши переводя в свидетельства минувших сентиментальных эпох. Мы, кто напоминает, должно быть, кучку упрямцев, которые сгрудились на льдине, невесть как занесенной случайными ветрами в теплые воды. Мимо проходят сияющие огнями огромные комфортабельные теплоходы, звучит веселая музыка, праздная публика греется под лучами океанского солнца и наслаждается свободой нравов, а эти зануды топчутся на подтаивающей льдине и продолжают талдычить о крепости устоев. Где они, эти крепости и эти устои, которые выписаны на их, то есть на наших потрепанных флагах? Сохранилось ли в них хоть что-нибудь, что способно пригодиться? Ничего не стало. Все превратилось в развалины, к которым и туристов не подводят, настолько они никому не интересны. И на стенания этих чудаков, ищущих вчерашний день, никто не обращает внимания. Они умолкнут сами, как только искрошится под свежим солнцем их убывающая опора, и последние, самые отчаянные слова превратятся в равнодушный плеск беспрерывно катящихся волн. Пожалуй, и мы готовы согласиться, что так оно и будет. Победители не мы. Честь, совесть, все эти "не убий", "не укради", "не прелюбодействуй", любовь в образе сладко поющей волшебной птицы, не разрушающей своего гнезда, а также и более нижние венцы фундамента: традиции и обычаи, язык и легенды, и совсем нижние: покойники и история все это заметно перестает быть основанием жизни. Основание перестает быть основанием. И чем оно заменится? Победителей этот вопрос не интересует. "Чем-нибудь да заменится. На то и завтрашний день". У них не вызывает сомнений, что та же неизбежность, которая перелистывает дни, воздвигнет и для этих новых дней и какую-нибудь укрепляющую метафизику из новых материалов взамен тому, что сегодня зовется традицией. И некого призвать додумать, что человеческая опорность никем более, как самим же человеком, не выстроится и ни на чем более, кроме как на заповедных началах, выстроиться не может. Некого призвать, потому что опора-то не существует, а есть только одна революционная непримиримость...