Конспект

У Кропилиных жили все их дочки, с Верой маленький Коля и бонна, прибалтийская немка Юлия Карловна. Теперь понимаю, что в Сулине во главе этой большой семьи стояли отец Николай и Вера — всегда спокойная, рассудительная и занятая делами: завела корову, поросенка, кур, сама за ними ходила, сама доила корову. Позже, бывая с кем-то на базаре, подходил к лавке, в которой Вера торговала. Откуда-то знали, что ее муж на Кубани попал в плен, отправлен в Архангельск и погиб. В Сулине, но отдельно от нас, жила сестра погибшего Вериного мужа Екатерина Николаевна с сыном — моим сверстником и компаньоном в играх. Через городок протекала речка, на одном берегу которой был городской общедоступный парк, на другом, со стороны металлургического завода — заводской парк, закрытый для посторонних, и в нем несколько жилых домов для заводского персонала. Моя старшая тетка Женя вышла замуж за главного инженера этого завода. Василий Гаврилович Торонько — невысокий молчаливый человек, разведенный с первой женой, крестьянский сын, получивший образование в России и Бельгии. Раз я в отсутствие Торонько побывал у Жени и заметил насколько заводской парк красивее и ухоженней городского. А в квартире Торонько очень чисто, очень тихо, очень скучно, и привлекла мое внимание только кухонная плита, которая (с духовкой), как сказала Женя, работала на электричестве.

Что делали мои младшие тетки — понятия не имею. К ним приезжали мужья, раз или два, вместе или порознь — не знаю. Юля с мужем уехала в Кривой Рог, потом вернулась. Впоследствии я узнал, что Вербицкий оказался наркоманом, и Юля от него сбежала. В 20-м году Вера, а вслед за ней Катя, родили. У обеих — дочки, и обе — Наташи. Чем-то тяжело и долго болел отец Николай. Мама ходила на службу — печатала на машинке.

В Сулин пришло три письма от моего отца, первое — из Турции, остальные — из Болгарии. Получение каждого письма, судя по общему возбуждению, было событием. Из их содержания знаю только одно: в Болгарии папа болел тифом и больным лежал в сарае.

По приезде меня определили на детскую площадку в городском саду. С начала учебного года пошел в первый приготовительный класс гимназии. Теперь я думаю — что значит первый? Были ли параллельные приготовительные классы или подготовка велась два года? Не уверен — были ли учебники, но что тетрадей не было — знаю хорошо: писал на чем приходилось, больше всего — на картонках от коробок, которые выпрашивал у мамы. Для тех детей, чьи родители хотели, чтобы их дети знали Закон божий, эти уроки вел мой дед. Класс всегда полон. Дед рассказывал ярко, интересно, и в классе стояла тишина. Содержание Ветхого и Нового завета запомнил на всю жизнь.

Не знаю, почему из трех лет, прожитых в Сулине, я учился только год, потом был предоставлен самому себе. Была компания мальчишек, гоняли по городу и за городом, играли в обычные мальчишеские игры. Когда играли в войну, слова «враг» и «Врангель» для нас означали одно и то же: можно было сказать — «ты мой враг» и «ты мой Врангель». Строили снежные крепости и брали их приступом, катались с горы на санках, мальчишки бегали на одном деревянном коньке, и мне дед смастерил такой же. В степи выуживали из нор тарантулов. Как-то осенью на окраине услышали крики взрослых: «Волк, волк!» И увидели, как по противоположному, высокому и крутому, берегу речки вверх бежала и скрылась в овраге большая серая собака.

В углу нашего двора — большая куча битого кирпича — половинки, четвертушки, совсем маленькие кусочки, попадались и почти целые. Из этого кирпича я строил город — с улицами, кварталами, церквами, школами, больницами, базаром. В центре помещал большие кирпичи, дальше — поменьше, на окраине — совсем маленькие. Когда город разрастался и мешал ходить, его сгребали в кучу, а я терпеливо начинал сначала — мне больше нравился сам процесс строительства, чем его результат. Это было моим любимым занятием.

Разговоры о том, что с весны — ни одного дождя. Потрескавшаяся земля, выгоревшая трава, пожухлые листья, пыльные толстые крутящиеся столбы — смерчи на немощеных улицах. Наконец, гроза: туча, молнии, гром, порывы ветра, а дождя все равно нет, если не считать нескольких капель, даже не прибивших пыль. Отец Николай в поле молит Бога о ниспослании дождя, я — рядом. Толпы людей. Красиво поет церковный хор. Потом поют все, опустившись на колени. Потом под пение хора отец Николай идет по краю поля и кропит его водой, опуская кропило в большую чашу, которую кто-то несет. Потом мы стоим на опушке леса, и отец Николай кропит стада и табуны, которые прогоняют мимо нас. Потом мы вдвоем в лесу сидим возле родника. Дед кружкой черпает в ключе воду и протягивает мне.

— А мне не позволяют пить сырую воду.

— Пей, Петя, — здесь кипяченая. Пить хочется. Понимаю, что вода никакая не кипяченая, но раз дед разрешил, буду пить.

Вижу, с какой жадностью и он пьет.

Зима. Бабушка на буржуйке варит борщ из конины. Возле нее на корточках маленький Коля и я. Бабушка ложкой снимает пену и по очереди дает нам. Старательно вылизываем ложку и терпеливо ждем своей очереди.