Конспекты на дорогах к пьедесталу

– Ну да, – Юлик отёр пот с лица. – А попить у вас можно?

Валентин согласно махнул на графин с водой, и абитуриент тут же схватил его стакан.

– И чё? – Рита, слышавшая эту студенческую байку тоже впервые, даже развернулась. Юлик, слушая, пробовал понять, что у неё за странный акцент. Костин, воодушевлённый вниманием, продолжил живее и с жестикуляцией:

– А чё? Ничё. Пришёл в раздевалку, достаю, в запаре надеваю… Мать родная! А у меня оттуда всё ка-ак выпадет и в мягкое тело ка-ак врежется! Это же, прикиньте, бикини были.

Комната взорвалась таким смехом, что ожидающие в коридоре наверняка подозрительно покосились на дверь.

– И что потом? – Юлик бережно поставил стакан перед парнем: – Спасибо за воду! – смеяться он временил, пока не примут документы и не допустят к экзамену, а только улыбался. Валентин махнул рукой, торопясь досказать.

– На здоровье. Ничего. Генка-Хохол выручил, свои плавки дал. Сначала проржались все, конечно, а потом Генка выручил. Здесь ведь солидарность. Тем более, когда ты в группе один-один! Привыкай. А я – Валентин, председатель комитета комсомола института. Тоже в «единичке». И девушки – наши. Улавливаешь? – Юлик кивнул: особый статус группы один-один «работал» на протяжении всех лет обучения. Как и он, чемпион Харьковской области, эти трое, скорее всего, тоже имели какие-то основания для зачисления в элитную группу. – Ты комсомолец? – уточнил Валентин. Юлик придал лицу выражение «само собой». – Это хорошо, – улыбнулся комсорг. – Взносы – ко мне. Ходатайство на повторную пересдачу экзаменов – ко мне. И вообще, если что – ко мне беги. Понял?

– Понял, – конькобежец зачем-то козырнул.

– Ладно, давай посмотрим твой паспорт, а то до вечера не разгребём. – Валентин открыл документ и, глядя в него, медленно спросил: – Много там ещё народу?

– Из «единички» ещё трое. А вообще человек тридцать будет, – ответил коротышка-конькобежец, пристально наблюдая за лицом комсомольского лидера. Голова изучающего паспорт закачалась:

– Ну вот, так и знал: до вечера маслаться. Когда они собираются спецуху сдавать?

– Ночью, – уверила Рита.

– Ночью… Ночью нельзя, – пояснил комсорг, озабоченно наморщив лоб. – Так. Давай записывай: Штейнберг Юлиан Соломонович, украинец, – фамилию, имя и отчество, которые вполне могли бы послужить поводом для зачисления Юлика в «единичку», комсорг выделил интонацией: государственный административный антисемитизм, нередко граничащий с шовинизмом, Костин и не понимал, и не приветствовал. Ему, русскому парню, росшему в стране, где каждый второй имел происхождение от представителей как минимум двух народностей, любые разделения по расовым или национальным признакам казались отвратительными. Но указ о «постановке евреев на особый учёт» очень даже циркулировал, а места именно им во многих вузах выделялись самым чудесным образом и даже без особых для этого заслуг. Это в зарубежную поездку их не брали, а учиться или работать – пожалуйста! И про национальность, указанную в графе, ему тоже было всё понятно. Костин медленно поднял глаза и воткнулся в абитуриента взглядом, упёртым, но нейтральным. Как у судьи. Похоже, Штейнберг про свои «национальные особенности» знал не понаслышке, ибо глаз не отвёл.

– Украинец, – довольно произнесла Рита, записывающая данные, – серия паспорта, номер, когда и кем выдан?

Костин отцепился взглядом от абитуриента и медленно продиктовал требуемые данные.

– Кафедра зимних видов спорта, – посмотрел он на Юлика, подмигнув.

– … спорта, украинец, – эхом повторила Катя, вписывая данные в другую ведомость и стараясь не отставать от подруги. От усердия Глушко даже прикусила кончик языка. Ничего странного в сказанном студентки не узрели. Великая идея равенства, пропагандируемая коммунистами седьмой десяток, для всех и каждого в СССР являлась единственно приемлемой. Закрыв паспорт, Валентин зажал нос, предупреждая чих, и вернул документ хозяину.

– Всё, иди на экзамен, украинец, – он указал на дверь. Догадавшись, что лишние вопросы в этот момент неуместны, абитуриент взял паспорт и пошёл к выходу. – Слышь, как тебя там? Соломонович… – остановил его комсорг окриком, когда дверь уже была открыта. Юлик сжался, ожидая какого-то подвоха, но напрасно: Костин в этот миг думал только о себе. – Скажи там, пусть все сразу заходят, – он повернулся к удивлённым «подчинённым», – а то и вправду экзамены сдавать придётся ночью. Горбуша нас потом за проволочку в пыль сотрёт.

«Горбушей» звали декана Горобову, женщину не просто строгую, а, по мнению студентов, порой даже деспотичную.

– А как же с документами? Оформлять ведь всё равно придётся, – Катя приподняла сразу несколько папок.

– Успеем. Завтра донесут. Или после обеда. Никуда не денутся. Давай, зови всех, – Валёк уверенно махнул рукой. Штейнберг кивнул и поскорее вышел. В открытую дверь до всех ожидающих в коридоре донесся уверенный голос комсорга: «Выпишем допуски и пусть идут… на стадион. Или куда там им нужно? Экзамены начинаются через пятнадцать минут. Зачем народ попусту мариновать? Понимать надо!».

Глава 7