— Ты, как и твой отец, любишь играть в бога. Открою тебе секрет. Говарду удалось создать аналог сыворотки, введенной Стиву. Знаешь, чем это закончилось? Тем, что ГИДРА получила пятерых агентов, четырех мужчин и женщину. Сильных, как Стив. И запрограммированных, как я. Глупая вера в справедливость, желание мира, честность, принципиальность, ответственность — это у Стивена Гранта Роджерса свое. А если у тебя нет этого, то хоть поселись в лаборатории, Старк, будь ты хоть трижды гением, а это не синтезируешь, как ни тужься.
Тони смотрел, как Барнс уходит к Роджерсу, кладет руку ему на плечо.Чуть улыбаясь, что-то говорит, и напряженная линия широкой спины становится чуть мягче, сначала Стив хмурится и качает головой, потом просто молчит, пока Барнс, как змей-искуситель что-то втолковывает ему, и, наконец, делая первый глоток кофе, он уже не похож на заряженную винтовку. И как это им удается? Тони — доводить обычно спокойного Кэпа до белого каления, а Барнсу — несколькими словами и похлопываниями по плечу снова вводить его в состояние устойчивого равновесия.
Тони не раскаивался. Ну, почти. Он — ученый,он хочет знать, что чертовы нацисты напихали в Барнса, ради их общей безопасности, и он найдет способ этого добиться. Даже через голову Роджерса.
Тони снова посмотрел в сторону окна, где на трещащем от его веса подоконнике устроился Барнс, окинул взглядом мощную спину Роджерса и вдруг понял — если хочет сохранить команду, напролом пойти не получится. Не через голову Кэпа — точно. Тот за Барнса будет драться до последнего вздоха, черт его знает, чем тот заслужил такое к себе отношение. Придется договариваться. Идти на компромисс. Привлекать специалистов со стороны. Звонить Ксавьеру, если потребуется. Потому что доверять Барнсу он не может, и все так оставить — тоже.
«ГИДРА получила пятерых агентов, четырех мужчин и женщину», — вспомнились Тони слова Барнса. Эти сведения тоже требовали проверки. Что ж, Тони будет, чем заняться между миссиями. Однозначно.
========== Часть 13 ==========
Стива будто током ударило. Он мог только догадываться, через что пришлось пройти Баки, чтобы выжить. Он едва сохранил рассудок, а потому, когда Тони прошелся по больному, с садизмом втаптывая окованные металлом башмаки во все еще не зажившую рану из боли, вины и сожалений, он сорвался.
Глаза заволокло яростью, он всегда был вспыльчив, хоть и старался это скрывать, держать себя в узде. Тони мог что угодно сказать о самом Стиве, и тот никогда бы не опустился до того, чтобы его ударить. Но Баки — это другое. Эта застарелая, перебродившая, вызревшая боль, которая только-только прорвалась наружу, стала стихать. А потому Тони очень рисковал, задев его.
Очнулся Стив от того, что Баки перехватил его, дернул на себя, прижавшись сзади всем телом, нежно огладил судорожно сведенный кулак и прошептал в самое ухо личный триггер Стива.
«Подоконник», — сказал Баки, и мозг затопили образы.
Раннее утро, Стив только проснулся и обнаружил, что Баки нет рядом. Сердце больно ударилось о ребра, пришлось помотать головой, убеждая себя, что не приснилось. Ни то, что вчера Баки вытворял своими губами, ни тяжелая рука поперек живота и сонное дыхание в шею. Всю ночь. После долгих семи с половиной месяцев наступающего на пятки безумия он впервые спал так долго и сладко — почти шесть часов.
На кухне что-то тихо звякнуло, и Стив, улыбнувшись, поднялся с кровати и кое-как натянул тонкие домашние штаны. Тело почти не болело, значит, поцелуи действительно помогли. Ему хотелось увидеть Баки. Дотронуться до него, убедиться, что он — не плод его ушибленного мозга.
Баки сидел на подоконнике и болтал ногами. Эта детская привычка мазнула по сердцу Стива мягкой беличьей кисточкой с красной краской. Это Баки. И он принадлежит Стиву. Весь, до последнего волоска неприлично длинных волос.
— Ты рано, — чтобы глупо не топтаться на пороге, сказал Стив.
Баки выпустил в приоткрытое окно струйку голубоватого дыма и улыбнулся.
— Надеялся вернуться в постель раньше, чем ты проснешься. Как самочувствие?
— Восемь из десяти. Готов к подвигам.
Баки ухмыльнулся и похлопал рядом с собой. Стив подошел ближе и встал между его разведенных колен, как тогда, в самый первый раз. Баки запрокинул голову, потянулся за ладонью Стива, гладившего его волосы, плавно потянул на себя и поцеловал. Через Стива будто снова пропустили ток, так на него действовал Баки. Хотелось сгрести его за задницу, вжать в себя, заклеймить, написать поцелуями по всему телу — МОЙ.
Баки рассмеялся, чуть приподнял бедра, позволяя стянуть штаны, бесстыдно прижался членом к голому животу Стива и обнял ногами.
— Ждем кого-то еще?— спросил он, и для Стива это прозвучало, как прямой приказ.
Он целовал шею Баки, его плечи — оба, не делая разницы, хотя знал, что на стыке металла и тела Баки ничего не чувствует — ни боли, ни поцелуев. Ему хотелось стереть последние семьдесят лет, и он понимал, что это невозможно.
— Хочу тебя, — хрипло сказал Баки и откинулся на руки, почти касаясь затылком запотевшего стекла.