Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. Том II

Из этого, однако, не следует, чтобы в Париже решили теперь же исключить всякую возможность о переговорах по части уступки Кавалы Болгарии. Когда Константин, не убежденный советами принца Георгия, поручил последнему 10 мая ⁄ 27 апреля добиться свидания с Пуанкаре и получить от него необходимые Греции точные заверения, он указывал ему, что «существо дела заключается в том, чтобы державы Антанты дали нам торжественное обещание, что они сами будут уважать и заставлять других уважать до восстановления мира (то есть до заключения мирного договора) нашу территориальную неприкосновенность и что они не допустят никакого ущерба для нее в будущем мирном договоре», и предлагал ему обратить внимание Пуанкаре на то, «что Греция вправе поражаться, что дружественные державы, готовые принять ее в качестве союзницы[137], уклоняются от того, чтобы ясно договориться с нею». Но того, чего добивался Константин, а именно ясного и точного ответа со стороны держав, Пуанкаре не мог ему дать. С одной стороны, он спросил принца (как сообщил последний Константину 11 мая ⁄ 28 апреля): «Как можете вы вообразить, что мы можем распорядиться какой-либо частью территории союзного государства без его согласия», — из чего логически вытекало, что Греция будет вольна отказаться от уступки Кавалы в любой момент и, в частности, при заключении мирного договора, — а с другой стороны, он заявил, что державы не могут дать требуемого обязательства, дабы болгары, убедившись, что Кавала для них потеряна, не встали на сторону врагов[138]. В результате Зографос известил 13 мая ⁄ 30 апреля державы Антанты, что Греция вынуждена отказаться от вступления в войну, но сохранит по-прежнему благожелательный им нейтралитет.

в) Переговоры с Болгарией

Формальная инициатива переговоров Болгарии с Антантой, начавшихся уже 27/14 апреля, то есть тотчас после высадки на Галлиполийском полуострове, принадлежала Болгарии в лице ее посланника в Лондоне, осведомившегося у Грэя об ответе держав на предшествовавший запрос его правительства, какие точные предложения они готовы ему сделать, так как без таковых оно не будет в состоянии в будущем к ним присоединиться. Заявив, что без совещания с союзниками он не в состоянии дать ответа, Грэй в дальнейшем разговоре признал, что «уступка Кавалы может оказаться не невозможной», несмотря на то что «Грецию в таком случае придется компенсировать в районе Смирны, то есть за счет Великобритании», имеющей лишь в этом районе Малой Азии железнодорожные интересы. В общем же он настаивал на том, что инициатива по вопросу о сотрудничестве должна исходить от болгарского правительства, которое должно убедить союзников в искренности своих желаний (памятная записка Бьюкенена Сазонову 29/16 апреля).

Официального обращения болгарского правительства за этим, правда, не последовало, однако 7 мая ⁄ 24 апреля Бьюкенен мог известить Сазонова памятной запиской о разговоре, состоявшемся 4 мая /21 апреля между британским военным атташе в Софии и военным министром Фичевым, который считался и позднее сторонником сотрудничества с Антантой. Фичев, указав на эту свою точку зрения, высказанную и в Совете министров, настаивал, что «для того, чтобы после тяжелых жертв и разочарований, причиненных Болгарии последними войнами, вызвать энтузиазм, необходимо дать нации определенный объект борьбы. Предыдущие войны велись во Фракии ради Македонии, но если такая кампания (то есть новая война ради Македонии во Фракии, а не в Сербии) должна быть повторена, они (нация) должны получить окончательные заверения (definite assurance), что на этот раз национальные пожелания будут достигнуты». Отсюда вытекало требование гарантии державами линии Энос — Мидия во Фракии, линии 1912 г. в Македонии и части Добруджи.