Константиновский равелин

Зимский подавленно молчал, и ей все стало ясно. Сердито передернув плечиками, она молча пошла вперед, а он, как провинившийся школьник, понуро поспешил за нею.

Но постепенно радостное настроение вновь овладело им. Он изредка косил глаза на Ларису и тогда долго не мог оторваться от ее лица.

Взбодренная утренней свежестью, раскрасневшаяся, с холодноватым блеском в глазах, она была сегодня особенно хороша. Встречные матросы и солдаты изумленно останавливались и долго провожали ее взглядом. Зимский видел все это, и от сознания, что идет рядом с такой красивой, привлекающей всеобщее внимание девушкой, сладкой болью гордости и тщеславия щемило сердце.

Где-то справа, за холмами, загудела артиллерийская канонада, пролетело в сторону города несколько «юнкерсов», недалеко часто и деловито захлопали зенитки — начинался обычный фронтовой день.

Они прошли всего полпути, когда солнце настигло их и безжалостно вцепилось в спину и шею. И если бы не освежающий ветер с моря, путь стал бы трудным и безрадостным. Легкий бриз умерял рано начавшуюся жару, и было очень приятно подставлять его чуть слышному дуновению разгоряченные лица. Вскоре дорога свернула вправо, и они пошли прямо по степи, которая была покрыта еще не успевшей сгореть травой и белым ковром многочисленных ромашек. Над самой головой висел жаворонок, вызванивая немудреную успокаивающую песенку; гонялись друг за другом большие белые бабочки; одурманивающий запах созревания плотной волной стлался над землей. Слегка кружилась голова от обилия света, жизни и воздуха — хотелось безвольно опуститься на манящую зелень. Лариса, словно нехотя, сказала:

— Я устала! Давайте немного отдохнем!

Зимский с готовностью остановился. Он много бы отдал, чтобы побыть как можно больше с нею вдвоем.

Они сели на пригорок, с которого открывался величественный вид на застывшее море. Лариса сняла берет, подставив волнистые волосы ласкающему ветерку. Оба некоторое время смотрели на бескрайнюю водную гладь, искрящуюся миллионами солнечных зайчиков. Затем Алексей перевел взгляд на Ларису. Она продолжала смотреть на море, и в ее глазах отражалось все его необыкновенное сияние. Чуть полураскрытые губы застыли в безмолвном восхищении. В этот миг она показалась ему такой же простой и доступной, как Ольга, и, не думая больше ни о чем, он стиснул ее в крепких объятиях. Она не вскрикнула и не вырвалась, только медленно повернула к нему лицо, и в ее глазах были одновременно горечь, обида и презрение. И от этого взгляда руки Алексея разомкнулись сами собой, а сам он, пристыженный и посрамленный, сидел, покраснев до кончиков ушей, не смея поднять на нее глаза.

— Послушайте, Алексей! — сказала Лариса дрожащим от обиды голосом, впервые называя его по имени. — Я никогда не подавала повода к подобным выходкам! И кроме того — вы должны это знать, — я люблю другого человека! Понимаете? Люблю крепко и навсегда!

Зимский продолжал молчать. Он не посмел спросить, кто этот «другой человек», не посмел спросить, правда ли все, что она говорила. Он только с ужасом чувствовал, как рушатся все его надежды, как разливается в душе холодная пустота. Слишком жалкий и потерянный был у него вид, и Лариса, немного смягчившись, спросила:

— Обещаете вы мне, что это никогда больше не повторится?

— Да, — еле слышно с трудом выдавил Алексей.

И опять установилось молчание, ставшее для обоих невыносимым.

Лариса первая нарушила его, сказав совсем примирительным тоном:

— Пойдемте! Смотрите, где уже солнце, — нам давно пора!

Вернулись они в равелин уже к вечеру, когда низкое солнце бросало прощальные блики на раскаленную дневным зноем землю. Пламенели стекла домов на той стороне бухты, в городе, и, окрашенная оранжевым светом, строго возвышалась колонна памятника затопленным кораблям. Во дворе равелина уже лежали синие вечерние тени, и у бочки после тяжелого трудового дня собрались курильщики. Все они, как по команде, повернули головы, когда Зимский и Лариса вошли во двор. Несмотря на тяжесть ящика с медикаментами, Зимский невольно ускорил шаги, не желая находиться под обстрелом любопытных глаз. Кроме того, он услышал громкий и ехидный голос Гусева, с которым после всего, что произошло сегодня, особенно на хотел встречаться. Однако, когда он через полчаса вышел покурить, Гусев все еще был там и, загадочно ухмыляясь, умолк при его приближении. Поздоровавшись, Алексей стал медленно скручивать цигарку. Все молчали — чувствовалось, что разговор только что шел о нем.

— Ну, я пошел! — небрежно бросил Гусев, метким плевком попадая цигаркой прямо в бочку.

— Может, ты и ему скажешь, что нам говорил? — раздался из толпы чей-то резкий голос.

Гусев дернулся, будто кто-то схватил его за плечи, но тотчас же, медленно повернувшись, произнес:

— Что ж! Можно! — он подошел вплотную к Зимскому, вихляя, кривя в усмешке тонкие губы. — Говорят, ты у Юрезанского кусок сала отбил! Самому-то удалось или пустышку потянул?

И прежде чем включилось сознание, Зимский молниеносно бросил вперед кулак, хрустнувший о подбородок Гусева.