Константиновский равелин

Это все могло быть. А вот теперь он совсем одинок. Трудно, когда во всем мире нет близкого человека, с кем мог бы поделиться и радостью и печалью, — весь груз лежит на одном, и это особенно ощутимо вот в такую тревожную ночь. Вернее, была ночь. А сейчас уже блекнет, сереет на востоке небо и бой разгорается все сильнее. Орудийные залпы превратились в сплошной гул. Евсеев встает, разминает занемевшие мышцы. И вдруг его внимание привлекает странная картина: по дороге прямо в равелин идут какие-то люди. Они идут тяжело, согнувшись, опираясь друг на друга и поддерживая друг друга. В рассветном сумраке они кажутся тенями и напоминают шествие гномов. Но вот они подходят ближе, и Евсеев видит, что многие из них несут носилки, на которых тоже лежат люди. Уже доносятся сдержанные стоны. Нет ничего сказочного в этих фигурах. Глупая минутная ассоциация. По дороге, выбиваясь из сил, идут раненые солдаты и несут своих раненых товарищей.

— Эгей! — кричит громко Евсеев. — Куда держите путь?

Передние останавливаются и удивленно смотрят по сторонам. Евсеев выходит навстречу. Увидев командира, раненые невольно подтягиваются. Сержант, видимо старший этой группы, вступает в разговор:

— Так что, товарищ капитан третьего ранга, приказано раненых пока сюда, в равелин!

Евсеев жадно и внимательно осматривает бойцов: усталые, осунувшиеся лица, запыленное изношенное обмундирование, но глаза горят злым, непокорным огнем.

— Оттуда? — спрашивает он, кивая в сторону неумолкающего грохота боя.

— Так точно! Оттуда! — подтверждает сержант.

— Ну, как там? — с надеждой произносит Евсеев.

Сержант долго и понуро молчит. Молчат и остальные. Затем он медленно поднимает голову и нехотя говорит:

— А там… плохо… Немцы вышли к берегу Северной бухты. Уже пушки установили — бьют теперь прямой по городу.

Евсеев сокрушенно качает головой. Вот оно начинается неизбежное. Теперь будет бой и здесь. Сержант, не так поняв его жест, горячо продолжает:

— Нет, товарищ капитан третьего ранга, наши не виноваты. Трусов там нет! Бьемся до последнего. Нам вот только приказали… тяжелораненых…

— Да вы и сами ранены! — тепло говорит Евсеев.

— Сами — что… — возражает сержант, поддержанный одобрительным гулом голосов. — Сами перевяжемся сейчас — и айда снова туда! Мы с ним еще погрыземся! А сейчас бы нам Евсеева найти…

— Я Евсеев! — говорит он и тотчас добавляет уже другим, начальственным тоном: — Ну, хватит разговоров. Тяжелораненых — срочно в лазарет, остальным окажем посильную помощь.

Ободренные тем, что не пришлось долго искать начальство, веселее и быстрее зашагали солдаты. И уже перед самым входом во двор равелина Евсеев остановил всех и приказал:

— Только — вот что! О положении на фронте никому ни слова! Лишней паники нам не надо. Когда придет время, я сам обо всем расскажу…

Так началось утро 19 июня 1942 года…

Это утро было самым ответственным и самым беспокойным в жизни военфельдшера Усова. Небольшой лазарет равелина вмиг переполнился ранеными с Северной стороны, и Усову вместе с Ларисой пришлось извлекать осколки и пули, зашивать раны и отпиливать раздробленные кости, успокаивать, обнадеживать и ободрять. Ни на минуту нельзя было присесть и смахнуть с лица тяжелый рабочий пот. Да, ему приходилось круто — было мало опыта и знаний, но выручала огромная любовь к человеку и непреклонное желание спасти человеческую жизнь. Ларису тошнило от запаха гниения, лекарств и крови, бросало в дрожь при виде развороченного человеческого мяса, но она, побелев, не отходила от Усова, готовая по первому приказанию подать нужную вещь, наложить тампон или сделать перевязку. Двое краснофлотцев, один из них Гусев, помогали переносить раненых с операционного стола на койки. Стояли стон и ругань, кто-то бредил, кого-то тошнило. Лариса двигалась сквозь все это, как в чаду, думая только об одном: не потерять бы сознание, не свалиться, выстоять и выдержать испытание до конца.

Очередной раненый, которого несли на стол, жалобно и тоскливо подвывал. У него была оторвана по колено правая нога, и временно наложенная повязка превратилась в набухший, красный пузырь.

Лариса подошла к столу и застыла в изумлении. Перед ней лежал, часто облизывая пересыхающие губы, с лицом, покрытым бисерными капельками пота, старшина Гуцалюк. Гуцалюк тоже узнал ее и, кривя губы, заговорил:

— Вот как, сестрица… Значит, свиделись. А меня за вас вот прямо сюда. Так сказать, искупить… Вот искупил — теперь на всю жизнь инвалид!

Вся прошлая неприязнь с новой силой вспыхнула в Ларисе. Забыв, что перед ней раненый, она нервно прокричала:

— Молчите, вы! Сколько людей здесь полегло, а вы! На что жалуетесь! Думали в тылу отсидеться? Ничего! Это вам не девками командовать!

Не ожидавший такого нападения, Гуцалюк испуганно заморгал красными веками. Усов недоуменно смотрел то на него, то на Ларису. Притихли и оба краснофлотца. Лариса стала быстро снимать неумело наложенные бинты.