Константиновский равелин

Но не пришлось приехать ему «додому». Грянула война, и военфельдшер Усов, едва получив командирские нашивки, отправился в Севастополь, а затем — в Константиновский равелин.

И вот теперь он стоял напряженный, слегка бледный от усталости и волнения, а на операционный стол уже положили очередного раненого. Он часто терял сознание, но, приходя в себя, смотрел твердым, немигающим взглядом и, стиснув зубы, перекатывал на скулах желваки. Усов быстро подошел к нему, показал Ларисе на голову в повязке. Лариса, поняв жест, стала торопливо снимать бинты. Кровь засохла, и их приходилось отдирать. Страдая от нечеловеческой боли, раненый кряхтел, не разжимая губ. Рана оказалась, неглубокой — кость была цела. Усов наложил швы, а Лариса вновь забинтовала голову широким чистым бинтом. Осколок, сидящий в легком, Усов тронуть не решился — это могло стоить раненому жизни. Его нужно было немедленно переправить на ту сторону в настоящий госпиталь. Кстати, раненых, требующих стационарного лечения и квалифицированного хирургического вмешательства, набралось уже несколько человек.

— Ну вот! — сказал Усов, когда Лариса окончила перевязку. — Остальное вам сделают в городе. Сегодня постараемся отправить вас туда.

— Спасибо… доктор… — сказал с трудом раненый. И Лариса вздрогнула, услышав его голос. — Только вы… не подумайте… что мы бежали… не-ет… мы до последнего… А тот, что тут… того… шумел… это так… слизняк, а не человек… Он нам и по пути… душу выматывал… Вы его поскорей… к черту отсюда… Пусть не расстраивает… ребят…

Усов молча нашел горячие пальцы раненого, благодарно пожал ему руку. После этих слов он с удовлетворением отметил, как постепенно совсем исчезла из тела затаившаяся где-то у позвоночника нервная дрожь. Успокоилась и Лариса. Теперь они работали быстро и молча, объясняясь с помощью коротких жестов.

А в это время весь равелин уже знал, что немцы вышли к берегу Северной бухты.

Началось с того, что в кубрик, еще гомонивший после недавнего подъема, словно ошалелый вбежал Гусев и, перекрывая многоголосый гам, прокричал нервным, высоким голосом:

— Стой, братва! Перестаньте авралить! Немцы прорвались к Северной бухте!

На мгновение установилась такая тишина, что было слышно только тяжелое дыхание опешивших людей, а затем, словно прорвалась плотина, загремели голоса:

— Врешь, стервец!

— Вот это порадовал!

— Что же нам ничего не говорят?

— Дайте ему по шапке — пусть не треплется!

— А вот мы ему сейчас за панику!

Краснофлотцы плотным кольцом обступили побледневшего Гусева. Чтобы не оказаться совсем зажатым, он вскочил на табурет и теперь, словно оратор, возвышался над толпой.

— Говори, откуда знаешь?

— Отвечай за свою трепню! — продолжали раздаваться возгласы, и Гусев, почти злорадно, стал выкрикивать хлещущие словно плетью слова:

— Знаю! Точно известно! Только что в лазарете говорил с одним раненым оттуда! Уже и пушки стоят на берегу — бьют прямо по городу!

Вновь установилась тишина. Люди почувствовали, что ни один человек не решился бы на такую ложь. Видя, что ему поверили, Гусев спрыгнул с табуретки и независимо прошел к своей койке. В тишине раздался спокойный, отрезвляющий голос Зимского.

— Ну и нечего полундру поднимать! Нас не испугаешь — мы готовились к этому! А Сашка — герой известный, — он кивнул на Гусева, — чуть что, сразу зубами от страха ляскает!

Зимский стал поспешно одеваться. То же самое стали делать и остальные. Торопились, так как чувствовалось, что день ожидается тревожный и необычный.

Только Гусев не шевельнулся на своей койке, продолжал лежать на спине, заложив руки за голову. Взгляд его был направлен в одну точку на потолке и казался слепым и туманным, словно он смотрел пустыми глазницами. Заторопившийся было вместе со всеми Демьянов взглянул на него ненароком и невольно присел на краешек койки, так и продолжая держать в руках ненадетые брюки. Во всей позе Гусева, в чертах его лица, в страшном отсутствующем взгляде было что-то такое, что заставило Демьянова содрогнуться и до кончиков нервов ощутить стремительно, словно лавина, надвигающуюся неотвратимую беду. Холодом смерти повеяло от этого ощущения, и он непослушными от внезапной слабости пальцами тронул Гусева за плечо:

— Слышь… Сашка… Что ж теперь-то будет?

— «Что будет»! — желчно передразнил его Гусев, резким рывком вскочив с койки. — Ясно, что будет! Давай, поспешай с остальными, а то не успеешь получить пулю в зад! Рви на груди тельняшку, лезь под выстрелы — матросу все нипочем!

В злобе, брызгая слюной, он кричал на весь кубрик, и матросы, еще не успевшие выйти на улицу, вновь стали постепенно собираться вокруг него. В какую-то минуту, когда Гусев задохнулся, не находя больше слов, на него вмиг посыпался град недовольных, и даже злобных, реплик:

— Хватит тебе панихиду служить!

— Душонку свою сберечь хочешь?!

— Чего раскаркался? Испугаешь, думаешь?!