Константиновский равелин

— Так вот, — удовлетворенно продолжал Шамяка, — припас я себе как-то баночку сгущенного молока. Американский подарочек — по поставкам ленд-лиза. Между нами — уворовал я ее у завхоза. Да кто-то из наших ребят подсмотрел, как я эту баночку в мешок клал. И что же вы думаете? Вытащили, а заместо ее гранату без ручки положили. Она по форме ну точь-в-точь, как сгущенка! Стали мы ночью на привале. Я — в сторонку от других: дай, думаю, молочка похлебаю. Вытащил банку и — хвать ложкой по крышке. Ох, браточки! Как рванула она у меня в руках! Столб пламени — ну, выше леса! Немцы давай в нашу сторону палить, наши — в них. Такой бой разгорелся, что только держись! А я от страха чуть не умер! Гляжу — цел-целехонек, только пол-ложки оторвало и в руках у меня ручка осталась. А ты говоришь — разорвет! — хитро подмигнул Шамяка Гусеву.

— Вре-ешь! — недоверчиво протянул кто-то из бойцов, не зная, верить или не верить серьезному тону Шамяки.

Его возглас покрыл дружный хохот окружающих, и в ту же секунду раздалась повелительная команда Остроглазова:

— Все наверх! Гранаты к бою!

Только теперь люди заметили, что артобстрел прекратился, и сквозь оседающее облако взметенной снарядами белой пыли стали быстро, друг за другом выскакивать на крышу. Там плюхались прямо на живот, прижимаясь к горячим от солнца камням, тяжело дыша перегретым воздухом, смешанным с терпкой пылью. Смотрели, стряхивая кивком головы капли пота, туда, откуда должны были появиться немцы. Местность перед равелином была настолько пересечена, что даже с крыши равелина не просматривалась полностью. Опытные немецкие солдаты не замедлили воспользоваться этим, и, несмотря на то что они уже на насколько десятков метров приблизились к равелину, с крыши их до сих пор еще не заметили. Они видели, что матросы оставили окопы, и теперь старались скрытно подобраться к самым стенам и затем неожиданно ворваться во двор равелина. Это означало бы конец крепости: отрезанные друг от друга, взятые с двух сторон в огонь, защитники форта не смогли бы долго сопротивляться. Но вот кто-то из вражеских солдат неосторожно показался за холмом, и с крыши сразу его заметили. А заметив одного, увидели и второго, третьего, четвертого, пятого… И тогда из уст в уста побежал быстрый предостерегающий шепоток:

— Идут! Идут!..

— Помните! Огонь только по команде, — еще раз предупредил Остроглазов своих бойцов.

Теперь уже всем стало видно, как, сгибаясь в три погибели, пробираются, стараясь остаться незамеченными, вражеские солдаты. А так как равелин молчал, они действительно думали, что их не видят, и, от этого осмелев и потеряв осторожность, окончательно выдали себя. Достигнув стен равелина, они скапливались в узком проходе — траншее, прижимались к стенам, чтобы их не заметили из амбразур, и ждали остальных, чтобы начать штурм ворот. Но прежде чем раздался первый удар в железную дверь, на одном из ближних холмов показалась автомашина с огромным защитного цвета рупором. Рупор завращался, словно живое существо, уставился зияющей чернотой отверстия на равелин и вдруг стал увещевать усиленным мощной радиоустановкой голосом.

— Русски официир унд матрозен! Ви есть отрезан, абгешниттен, от весь мир! Вас по-до-жи-да-е-т неминуемый гибель! Ваш сопротивлений — бес-по-лез-но! Немецкий командований гарантирт вас в случай сдача…

Немцы, притаившиеся у стен, с интересом прислушивались к незнакомой речи, ждали, как это будет воспринято за стенами равелина.

Евсеев, находящийся здесь же, на крыше, подполз к одному из пулеметчиков, осторожно зашептал ему на ухо:

— Возьми этот рупор на прицел! Как махну рукой, открывай по нему огонь!

— Непобедимый немецкий армий скоро будет Москва… — продолжал доноситься все более входящий в раж голос.

Евсеев осторожно, стараясь не думать о том, что может стать мишенью, посмотрел вниз. Около сотни немцев, плотно прижавшись к стенам, не дыша ждали сигнала к атаке. Был самый подходящий момент. Евсеев отполз назад, коротко взглянул на пулеметчика и взмахнул рукой.

Громкая, решительная очередь заставила всех вздрогнуть от неожиданности. Крякнув, на полуслове смолкла установка. Разбитый рупор безжизненно повис на проводах. И не успели еще немцы внизу понять, откуда стреляют, как капитан 3 ранга скомандовал громко, на всю крышу:

— Огонь!

Несколько десятков гранат полетело вниз. Они разорвались почти одновременно, и в страшном грохоте не было слышно ни стонов раненых, ни команд, с помощью которых растерявшиеся командиры пытались поднять дух своих солдат. Но организованность была безнадежно нарушена.

Немцы открыли беспорядочный ответный огонь. Они строчили и в железо двери, и в черные провалы пустых амбразур, и, просто для успокоения, в воздух, пока еще не понимая, откуда был нанесен по ним удар, когда Евсеев, стараясь быть услышанным, вновь энергично прокричал:

— Огонь!