Константиновский равелин

Ночь благоприятствовала операции. Густая темнота начиналась тут же, у самого лица, стояла между притихшими людьми; казалось, ее можно пощупать, как материю.

Калинич поднес часы к глазам — светящаяся стрелка подползала к двум. Евсеев заметил его жест и заторопился.

— Ну, давайте!

Первым по тросу спустился Шамяка. Когда трос ослаб, на крыша немного подождали. Внизу было темно и тихо.

— Следующий! — скомандовал Евсеев.

Зимский взял за локоть Демьянова, подвел к краю крыши.

— Ну, как? — спросил, улучив момент, Алексей, желая ободрить матроса.

— Ничего! — старался лихо ответить Демьянов, но зубы его предательски лязгнули от нервной дрожи.

Вскоре и он оказался внизу.

Теперь наступила очередь Зимского.

Евсеев осмотрел его с ног до головы, словно медлил с расставанием, а затем сказал нарочито спокойным тоном:

— Напутствий давать не буду! Действуй по обстановке!

— Мы надеемся на вас, Алексей! — мягко проговорил Калинич, кладя ему на плечо руку.

Зимский молча кивнул и решительно схватился за трос. Вскоре и он был внизу.

Наконец спустили ящик с минами.

Еще несколько секунд оставшиеся на крыше с напряженным вниманием вслушивались в легкие шорохи удаляющихся шагов. Постепенно все стихло, только плясала перед глазами непроглядная, липкая темнота.

— Пока все идет хорошо… — как бы про себя, но вслух сказал Евсеев, и все отметили, что в его голосе уже не было тех спокойных ноток, которые так ободряюще звучали при расставании с ушедшими в зловещую ночь людьми…

Как только Демьянов очутился на «чужой» земле, ему стало казаться, что за ним наблюдают сотни всевидящих вражеских глаз. Они горели зеленоватыми точками, словно у кошек, повсюду, куда бы он ни бросал свой взгляд, и от этого по спине пробегали мурашки. Ему казалось, что уже давно следуют за ними нацеленные дула автоматов, что немцы видят каждое их движение, каждый шаг, посмеиваются над их беспомощным положением и только потому не нажимают на спусковые крючки, что хотят позабавиться, как кошка с пойманной мышью.

По прерывистому сдавленному дыханию, по частой лихорадочной дрожи, которая явно ощущалась, когда их тела соприкасались, Зимский сразу понял, что Демьянову не по себе. Движения его стали резкими и неуклюжими, и он производил шума больше, чем Алексей и Шамяка вместе. Всякий раз, когда под его ногами хрустел раздавленный известняк, он мгновенно падал на живот, ожидая автоматной очереди, прикрыв голову руками.

— Что, парень? Нервы шалят? — Зимский подполз к нему вплотную и положил руку на плечо.

— Боязно! — сознался Демьянов.

— Это потому, что пули ожидаешь! — прошептал тоже подползший Шамяка. — Ведь ожидаешь? Верно?

— Верно.

— А ты наплюй! Думай о другом! Вон и я и Лешка тоже от пули не заговорены! Только отвлечься надо — вроде ты не по боевому полю ползешь, а так, к соседу в огород за тыквами. Оно хоть и самообман, да легче становится.

— Это он верно говорит! — подтвердил Алексей. — Я вот сейчас тоже о другом думаю…

— Я знаю о ком… — уже более спокойно проговорил Демьянов.

Зимский густо покраснел, радуясь сплошной темноте. Шамяка шутливо стукнул Демьянова кулаком по спине.

— Ну, поговорили, и хватит! А то вон скоро светать будет!

Все трое заторопились. Теперь дела пошли значительно лучше. Передвигались почти бесшумно. Ползли на четвереньках, осторожно волоча за собой тяжелый ящик с минами. Делали это в два приема: вначале проползали на расстояние вытянутых рук сами, а затем подтаскивали ящик, стараясь, чтобы он почти не касался земли. При этом двое находились впереди, а третий — сзади. Так, медленно, шаг за шагом удалялись они от равелина, все ближе подползая к передовой линии врага. Когда они уползли от стен равелина примерно на сто метров, Зимский приказал:

— Стоп! Отсюда начнем ставить!

Тихонько полежали, отдуваясь, вытирая с лица пот и прислушиваясь. Из темноты невнятно доносились обрывки чужой речи. Приглушенно лязгали какие-то металлические предметы. Несколько раз то там, то сям вспыхивал слабенький огонек, — очевидно, солдаты прикуривали. Зимский, который никак не мог привыкнуть к тому, что на землю, где столько лет ходил как хозяин, на дорогу, по которой столько раз спешил в увольнение, теперь пришли чужие солдаты, с глубоким вздохом, рожденным злостью и горем, махнул рукой.

— Начали! Юхим, рой тут! Семен, подавай мины!

Молча и осторожно, едва дыша, приступили к своему делу.

Так прошло полчаса. Каждый уже освоился со своими обязанностями, и работа подвигалась довольно быстро. Ящик наполовину опустел. Казалось, ничто теперь не может помешать, как вдруг Демьянов неожиданно и оглушительно чихнул.

Все трое мгновенно прижались к земле, перестали дышать, слились с небольшими меловыми камнями.

В тот же миг в небо взвилась осветительная ракета. Набрав высоту, она лопнула где-то в зените, и повисшая затем в воздухе огромная зеленоватая лампа стала медленно-медленно, чуть покачиваясь, спускаться вниз, высветив зеленым призрачным светом каждый бугорок и каждую лощинку на земле.

И тотчас же забил крупнокалиберный пулемет: «Та-та-та! Та-та! Та-та-та-та!»