Константиновский равелин

— Ну а если верно, начнем действовать! — и, словно желая приободрить Калинича, Евсеев с нарочитой четкостью, твердым шагом пошел к выходу и на пороге сказал:

— Ты пока посиди тут. Я пойду отдам распоряжения!

Калинича тошнило. Голова горела, словно ее опустили в кипяток. Во рту не было ни капельки влаги. Он с трудом достал карандаш и клочок бумаги, с трудом, дрожащей рукой нацарапал на нем первые слова:

«Дорогая Галочка…»

Он должен был попрощаться с женой навсегда. Он знал это точно: когда-то знакомый доктор слишком подробно рассказал ему все признаки этой страшной, не знающей пощады болезни, которая уже началась у него. Евсеева не переубедить — он готовит для него какой-то плотик, все еще на что-то надеется. Хороший, настоящий боевой товарищ, но все это — зря!

Калинич достает пистолет, вынимает из него обойму и долго смотрит на тупоносые пули. Их осталось всего восемь штук! Калинич высыпает их из обоймы и сжимает в потной, горячей ладони. Как приятно ощущать освежающий холодок металла! Итак, все решено!

Его мысли перебивает запыхавшийся, но довольный Евсеев.

— Ну вот! — кричит он еще с порога. — Все готово! И для тебя сделали посудину! — (Калинич полузакрыл глаза.) — Ты иди сейчас на парапет — переправишься в первую очередь, а мне надо еще подготовить взрыв равелина.

Калинич не стал спорить, медленно поднялся и вдруг, широко раскинув руки, крепко обхватил Евсеева. Затем они посмотрели друг на друга долгим взглядом и обнялись еще раз. Евсеев прощался до встречи на том берегу, Калинич — навсегда!

В 2 часа ночи люди Юрезанского вышли на парапет с западной стороны. Высокая массивная стена равелина, вдруг оказавшаяся за спиной, была чужой и загадочной. Да и сами бойцы, очутившись вне стен, у моря, чувствовали себя, как черепаха, лишенная панциря: стоило только оставить равелин, как берег на этой стороне стал зловещим и чужим.

Бойцы стояли кучкой, ожидая приказаний. Некоторые смотрели, как пляшут причудливый танец боны, подпрыгивая на мелкой волне.

Где-то в темноте раздался тихий голос Евсеева:

— У вас все готово, товарищ старшина?

И затем ответ Юрезанского:

— Так точно, товарищ капитан третьего ранга!

— Тогда начинайте!

Юрезанский подошел к ожидающим матросам, быстро в последний раз окинул их придирчивым взглядом и, удовлетворенный осмотром, приказал:

— По одному! Тихо! В воду!

Матросы двинулись гурьбой, но у самой воды задержались, будто не решаясь уйти с этой многострадальной земли. И вдруг один, с отчаянием махнув рукой, решительно ступил в волны. Остальные затаив дыхание следили за ним, как если бы в первый раз видели человека, вошедшего в воду.

Матрос вначале осторожно, а затем все быстрее стал удаляться от берега. Вот вода ему уже по пояс, вот по плечи, вот он, оттолкнувшись, легко поплыл, ухватился за трос, связывающий боны, и, перебирая руками, стал быстро продвигаться вперед. Когда он стал уже еле виден в темноте, Юрезанский легко подтолкнул вперед очередного:

— Следующий!

И вот второй, третий, четвертый, пятый вошли в воду и исчезли в темноте. На ходу налаженная организация уже вступила в свои права, и точно так же, как недавно голос Юрезанского, теперь раздается, приглушенный бас Булаева:

— Следующий!

— Следующий!

И люди уходят, уходят и пропадают в темноте. Сурово шумит не по-летнему разыгравшееся море, тарахтит перекатываемая у берега волнами галька, играют на тучах блики неугасающих пожаров, и грохот ночного недалекого боя зовет защитников равелина вперед!

— Следующий!

— Следующий!

Уходят люди, сделавшие все, что требовала от них Родина, и каждый, прежде чем ступить в воду, на секунду остановится и оглянется вокруг. Один постоит молча, отдавая последнюю дань оставляемой земле, другой прикоснется губами к холодной стали автомата, благодаря его за верную службу, а третий… третий отпустит звенящим шепотом такое отборное ругательство в адрес немцев, что даже отнюдь не стеснительный на это Булаев произнесет урезонивающим голосом:

— Полегче, полегче, гляди услышат!

Уже недалеко утро. Чуть ли не на глазах мутнеет, набухает фиолетовым дымом черный глянец ночи. Где-то за Инкерманом угадывается смутное марево зари.

— Следующий!

— Следующий!

Надорван командами, охрип, но тверд голос Остроглазова. Стоит лейтенант, широко расставив ноги, с пистолетом в руке. И пускай он внешне спокоен — болью и горечью переполнено его непокорное сердце бойца. Только мысль, что там, на той стороне, ему еще удастся поквитаться с немцами, приносит облегчение. Мимо него в шумящую волнами ночь уходят последние бойцы его сектора, последние люди равелина.

— Следующий!

— Следующий!

Но «следующий» это он сам.