Конституция 1936 года и массовая политическая культура сталинизма

Вопиющее неравенство рабочих и крестьян, в противовес социалистической риторике равенства и братства, привело к тому, что в середине 1920-х годов, как показывают многочисленные жалобы крестьян, возникла серьезная социальная напряженность между городом и селом. Этот конфликт возник в результате продовольственной разверстки периода военного коммунизма и затем был усугублен чрезмерным налогообложением деревни, массовой миграцией сельского населения в города и безработицей в 1920-х годах. Нарратив неравенства стал популярным в 1920-х годах, когда крестьяне почувствовали себя обманутыми большевиками, которые ущемляли их политические и экономические интересы, несмотря на вклад и жертвы крестьянства в Гражданской войне. Их недовольство достигло кульминации в 1927 году с опубликованием Манифеста ЦИК в честь 10-летия революции. Последовал взрыв протестов и недовольства у крестьян, ущемленных тем, что манифест предоставил рабочим много привилегий, как они полагали, за их счет[625]. Символической подачкой крестьянству стало обещание манифеста начать обсуждение закона о государственной социальной помощи пожилым людям старше 60 лет в бедных домохозяйствах. Эти обещания зависели от возможностей государственного бюджета и выполнялись постепенно почти 40 лет[626].

Ущемление интересов крестьян и исключение их из системы социального обеспечения привело к тому, что они стремились найти орган по защите и отстаиванию своих интересов перед государством. Требования Крестьянского союза – некой политической партии или профсоюза – набирали силу на протяжении 1920-х годов вплоть до коллективизации и раскулачивания. Попытки организации местных крестьянских союзов предпринимались сельскими жителями, интеллигенцией и студентами в 1923–1928 годах, но под надзором и репрессиями ОГПУ это движение существовало в основном как дискурс. Насколько глубоко идея Крестьянского союза укоренилась в пробужденном крестьянском сознании, свидетельствует возрождение этой идеи в ходе обсуждения конституции: «Дать право всему колхозному и единоличному крестьянству организовать непосредственный Крестьянский союз при каждом сельсовете»[627]. В то время как конституция удовлетворила десятилетнее политическое требование крестьян о равном избирательном праве и представительстве в правительстве, проблема материального и политического неравенства города и деревни оставалась жгучей, особенно в праве на передвижение. Дискуссия 1936 года все еще была сосредоточена на проблеме неравенства между рабочими и крестьянами. Вдова К. Ф. Шестакова из Свердловской области жаловалась на чрезмерное налогообложение и нищету. Двое ее сыновей не получали молока от своей коровы, потому что она отдавала все молоко государству в качестве обязательных поставок:

Почему у нас в СССР получилось, что два класса – один освобожденный, а другой угнетенный? От нас государство покупает все дешево, а нам продает все дорого… Мы все трудящиеся, как рабочие и служащие и колхозники – колхозник тоже человек, ему требуется также хорошее питание… а не так – своих детей оставлять голодными, а молоко сдавать, продавать государству… Колхозница-вдова, полуголодная, пишу и слезами умываюсь[628].

В 1936 году при обсуждении cталинской конституции наибольшую часть всех комментариев составляли требования социальных пособий для колхозников, наряду с санаторным лечением, семичасовым рабочим днем и оплачиваемым отпуском. Колхозники получили право на получение пенсий только в 1964 году. Не только скудость государственных резервов и военные приоритеты их распределения, но и сознательная дискриминационная политика привели к тому, что статьи конституции о системе социального обеспечения по-прежнему носили классовый и неравноправный (в отношении крестьян) характер в отличие от статей о всеобщих избирательных правах. Крестьяне чувствовали расхождение и воспользовались моментом дискуссии для переговоров и протеста.