Конструирование адекватности. Поиск оснований. Часть II

В любом случае, странный духовный порыв был в итоге все равно отброшен, но вместе с ним угас и тот энтузиазм, после остывания которого, как указывал Бердяев в «Истоках», может возникнуть упадочное мещанство и мелкобуржуазность, ставшие мышлением европейских масс уже в ХIХ веке. В итоге, отпадение от сильного смысла прикончит все предыдущее, все мечтания и стремления, что стало действительным для всех в 70-е, и окончательная реальность такого – это конец, который наступил чуть позже. Конец, который предвещает новое мировое средневековье, предрекаемое Бердяевым в различных работах и другими мыслителями, и список их упоминаний слишком значителен. И в глубине под возникшим новым особым миром, там, внутри, под его подвалом, будут сокрыты развалины того древнего мира рывка, мира, который умел и мог мечтать… И если надежда не сбыться таковому? И как быть с предрекаемым детерминизмом и все же надеждой, надеждой на то, что… «вера и страсть»…

Но как же без «обращения к колодцу» выигрывать войны, как противостоять вторжению, как всем вместе устремляться через пропасть в момент разрыва и катастрофы, как соединять ничем не связанные поколения, как приходить и уходить, как беречь созданное кем-то вчера, как и зачем создавать нечто вечное и нетленное, как сохранять целостность и единство?

И как, отрицая ту реальность, в которой, опять же, все присутствуют постоянно незримо, можно защищать это тленное тут, без надежды соединить это все зыбкое с чем-то другим? В таком материальном мышлении – все прах, и все случайность, конечно же, она детерминирована, но что толку? Для каждого его начало, его предназначение – это загадка, и детерминизма тут слишком мало для противостояния присутствующему страху, безумию, насилию, эксплуатации, жестокости, бессмысленности, несправедливости, скотству, рабству, смерти. И для того чтобы решиться противостоять всему этому, всему этому злу, всему миру детерминизма, миру бесполезности, миру проигравших, миру, где все места и роли известны заранее, где существуют те, кому принадлежит все, и те, кто в таком мире – это чей-то только инструмент, говорящий скот, безгласная тварь, орудие производства или что-то похуже, нечто особо-ненужное, что нужно уничтожить вместе со всем его потомством.

И для противостояния такому сверхсильному, тому, что превращает всех в нечто бесполезное, в нечто такое, о чем и говорить не всегда хочется… И для противостояния этому нужно что-то особое, особо-древнее, особо-запретное, и такое особое нужно где-то обнаружить, где-то, но не тут. И это особо-обнаруженное должно быть сильным, а «иначе никак…» из Твардовского.

И как соединить бесполезное материалистическое учение в нечто целое? Как решить столь невозможную задачу? В работе Гейзенберга «Физика и философия» присутствуют рассуждения о проблемах физиков-метафизиков проекта. Дело в том, что, увлекаясь диалектикой, в итоге станешь негативным метафизиком, а увлекаясь позитивизмом, почти наверняка попадаешь в ряды примитивных эссенциалистов. То есть нужно всегда тонко избегать и одного, и другого. Но как можно оставаться и любителем первой философии, и позитивистом одновременно? И чем в таком значении заканчиваются любые «позитивные доказательства бытия Бога»? Увы, ничем…. В примитивном значении – это как быть особым ученым по неким теориям систем, но при этом и хорошо знать математику, то есть, с одной стороны, воспроизводить неколичественные и некачественные абстракции, а с другой – предлагать количественный субстрат для придания этому всему «научной» завершенности.

Итак, мыслители того, как утверждал поздний Зиновьев, навсегда исчезнувшего проекта, вооруженные таким противоречием36, оказались в ситуации отсутствия возможности развивать мысль. И часть интеллектуалов принялись изображать мысль: открываем любой учебник или гуманитарную работу ушедшего времени, а в них, во введениях, – собрания слов и игра с ними. В итоге, официальная гуманитарная сфера перестала существовать, превратившись в имитацию действительного мышления, и кто-то просто остановился. А кто-то не только имитировал некое официальное учение, но и занялся переводом, изучением и интерпретацией различных памятников философской мысли. Но в итоге и такой искатель не создал ничего значительного, того, что могло взорвать духовную сферу, того, что могло стать особым топливом для этого сползающего слабоумия, сползающего в самое примитивное мещанство, против которого (по-разному) восставал весь культурный ХIХ век. И действительная значительная духовная культура все же присутствовала, в особом замкнутом пространстве (Мамардашвили, Пятигорский, Библер и другие), но смычка с широким происходящим, при этом, не предполагалась.