Контакт на случай ЧП

Когда мы только сели в автобус, он был забит. Спустя пять мучительных остановок, он уже больше чем забит. Все сиденья заняты, и сам не верю, что говорю это, но я скучаю по блюстителям тишины из поезда. Они бы точно не допустили того безобразия, которое мне сейчас приходится терпеть.

Не знаю, что приносит мне больше страданий: шум или запахи.

Парень, сидящий через проход от нас, сразу же, как устроился, достал луковые кольца. Причем не свежие кольца, хотя от этого тоже было бы мало радости. В задней части автобуса не продохнуть от ароматов затхлого теста и старого масла.

Сидящая перед ним женщина стрижет ногти на ногах, и «большой палец никак не дается». Мне это известно, потому что она об этом громко объявила. Несколько раз.

В автобусе четыре младенца. Мне нравятся младенцы. Очень. Я из тех парней, которые искренне улыбаются, когда вымотанный родитель с плачущим новорожденным ребенком останавливается в проходе самолета и с извиняющейся улыбкой указывает на свободное сиденье рядом с ними. Я не хотел бы оказаться ни на месте родителя, ни на месте несчастного голодного ребенка, поэтому стараюсь быть терпимым.

Но знаете что? Прямо сейчас я еще больше не хочу быть на своем месте. Потому что все младенцы вопят, не прекращая, хотя всем четверым тут же, в автобусе, уже успели поменять подгузники, из-за чего в воздухе чувствуется еще один запах, почти что хуже луковых колец.

Как по заказу, кто-то протяжно и громко пердит.

– Господи, Том. – Кэтрин закрывает лицо воротником пальто. – Это было мокро. Ветчина тебя и правда подкосила, а?

– Не. Я. – Дышу через рот, поэтому говорить мне сложно. – Ты виновата.

– Ладно, допустим, частично ты прав, – говорит Кэтрин.

– Да ты что?

– Но ты тоже не без вины.

– Это ты с чего взяла?!

Если бы не Кэтрин, я бы сейчас был дома, наевшийся домашней еды и напившийся эгг-нога, и убеждал Лоло, что ей не обязательно надевать фланелевую ночнушку, которую мама купила на «Этси».

Вместо этого весь мой аппетит напрочь отбит газами, затхлыми луковыми кольцами и отголосками подозрительной ветчины, а еще я сижу рядом с женщиной, которая, как я только что обнаружил, все еще общается с моими родными.

Не могу определиться, что меня больше волнует: что Кэтрин ведет с ними задушевные беседы или что они от меня годами это скрывали.

– Ну, – отвечает Кэтрин подчеркнуто терпеливым тоном, как будто собирается объяснять какую-то прописную истину крайне несговорчивому ребенку, – в том, что мы задержались…

– Несколько раз, – встреваю я.

– В том, что мы несколько раз задержались, виновата я, – продолжает Кэтрин. – Но в том, что ты решил впихнуть это все в такие сжатые сроки, виноват только ты.

– Я решил?.. – Я замолкаю на миг, чтобы сохранить спокойствие. – Прости, пожалуйста, но ты что, решила, что я каким-то образом влияю на дату Рождества?

– О, но дело же не только в Рождестве, так ведь? – Она грозит мне пальцем. Бесит. – Тебя волнует канун Рождества. Серьезно, Том, раньше ты так на двадцать четвертое не реагировал. У тебя свидание с оленями, что ли?

Мою челюсть сводит от смеси раздражения, злости и вины. С первыми двумя все понятно, так ведь? Но вот последнее…

Я мог бы ей рассказать. Я должен бы ей рассказать.

Но дела обстоят так: мало того, что рассказывать бывшей жене, пускай она и ненавидит меня всей душой, что я собрался снова жениться, – сомнительное удовольствие, мне еще и придется объяснить ей, что предложение Жене Номер Два я хочу сделать в канун Рождества, потому что это давняя семейная традиция. Которой я не придерживался и о которой даже не думал, когда делал предложение Жене Номер Один.

Я не представляю, как это ей сказать, чтобы ее не обидеть, потому что, как бы мне сегодня ни хотелось придушить Кэтрин, я не хочу причинять ей боль.

Даже если бы я убедил себя преодолеть это препятствие, вспомнив, что Кэтрин ценит прямоту, на самом деле…

Я просто не знаю, как это объяснить.

Ни ей.

Даже ни себе.

Эта инфернальная женщина не устает мне напоминать: я все планирую. Не из-за нервозности – хотя, наверное, и поэтому тоже, – но потому что я люблю жизнь. Я еще в колледже знал, что не хочу оказаться тем парнем, который просыпается и понимает, что ему сорок и он один в холостяцкой квартире, и думает: «Черт, пора бы поспешить!»

Я с детства представлял в общих чертах, чего хочу от жизни.

Ни в одной из своих грез я не представлял рядом с собой кого-нибудь настолько сложного, как Кэтрин.

Я до сих пор понятия не имею, почему не смог отвести глаз от шумной брюнетки на улице, отправившей меня искать бобовое масло. И я понятия не имею, почему, когда бедолага с жвачкой на ботинке вырвался из ее хватки, я позвал ее выпить и ждал ответа с замиранием сердца.

И тем более не знаю, почему шесть месяцев спустя, сидя на диване, слушая ее тираду о том, почему «Звездные Войны: Новая надежда» – это на самом деле фэнтези, а не научная фантастика, и глядя на то, как она ест лапшу дешевыми палочками, я понял…

Что она – моя. А я – ее. Навеки, и все дела.