– Эти стихи посвящены вам?
– Не знаю. Возможно.
– Он был вашим любовником?
– Нет.
– Он вас любил?
– Да… кажется.
– А вы его?
– Нет.
Я вернул ей листок со стихами. Мне он был не нужен, а ей… Кто разберется в душе женщины, да еще к тому же красивой.
– Как умер Эдуард Майзель?
– Он застрелился.
– Где?
– Около шахты.
– Кто его обнаружил?
– Милн.
– Как там очутился Милн?
– Эдуард не пришел ночевать, и Милн отправился его искать.
– Милн принес труп на базу?
– Нет, он прибежал за нами, и мы втроем…
– Куда стрелял Майзель?
– В голову.
– Рана была сквозная?
– Не знаю. Череп был сильно изуродован, и я…
– Договаривайте!
– И я… Мне было тяжело на это смотреть.
– И все же вы его собственноручно кремировали?
– Я обязана была это сделать.
– Вам кто-нибудь помогал?
– Энрико.
Я задумался. Тут была одна тонкость, которая давала повод для размышлений. Долорес, видимо сама того не замечая, называла Майзеля и Лоретти по имени, а Милна –
по фамилии. Это не случайно. Очевидно, отношения между членами экспедиции были в достаточной мере сложны.
– Как вы думаете, почему застрелился Майзель?
Я намеренно немного отпустил поводья. Сделал вид, что верю, будто это самоубийство. Однако во взгляде Долорес снова мелькнул страх.
– Не знаю. Он вообще был какой-то странный, особенно в последнее время. Я его держала на транквилизаторах.
– Он всегда был таким?
– Нет, вначале это не замечалось. Потом он стал жаловаться на бессонницу, ну а после взрыва…
– Он прибегал к снотворному?
– О да!
Еще одна загадка. Если убийца – Долорес, то проще ей было его отравить.
Ведь она – врач и сама должна была определить причину смерти. Проще простого вкатить смертельную дозу наркотика, а в заключении поставить диагноз: паралич сердца. Нет, тут что-то не то! И все же откуда у нее этот страх? Я вспомнил слова Лоретти о яде, который могут подсыпать в пищу. Они все тут чего-то боятся. Не зря же питаются только консервами. Остерегаются друг друга?
Бывает и так, когда преступление совершено сообща.
Я решил провести разведку в другом направлении.
– Что вам известно о взрыве в шахте?
– Почти ничего. Эдуард сказал, что это от скопления газов.
– В это время кто-нибудь был на рабочей площадке?
– Мы все были на базе. Взрыв произошел во время обеда.
В каждом допросе есть критическая точка, после которой либо допрашиваемый, либо следователь теряет почву под ногами. Я чувствовал, что наступает решающий момент, и спросил напрямик:
– Взрыв в шахте мог быть результатом диверсии?
Кажется, я попал в цель. Теперь во взгляде Долорес было такое выражение, какое бывает у тонущего человека.
– Нет, нет! Это невозможно!
– Почему?
– Не знаю.
Мне показалось, будто что-то начинает проясняться, и я задал новый вопрос:
– У вас есть оружие?
– Есть… пистолет.
– Такой? – Я достал из кармана пистолет Майзеля.
– Да.
– Зачем он вам? Ведь здесь, на Мези, не от кого защищаться.
– Не знаю. Все экспедиции снабжаются оружием.
Проклятье! Я вспомнил, что в документах нет никаких данных о номерах пистолетов. Тот, что я сейчас держал в руках, мог принадлежать любому члену экспедиции.
– Как пистолет Майзеля оказался в его комнате?
– Я его подобрала около шахты.
– А почему вы, после моего появления здесь, смыли с него отпечатки пальцев?
Она удивленно подняла брови.
– Не понимаю, о чем вы говорите.
– Позавчера вечером пистолет был промыт спиртом.
– Клянусь вам, что я об этом не знаю!
Возможно, что на этот раз она не лгала.
– Благодарю вас, Долорес! Пожалуйста, никому не рассказывайте, о чем мы тут с вами беседовали.
– Постараюсь.
Я откланялся и пошел к себе. Итак, новая версия: Долорес взрывает шахту. Об этом становится известно Майзелю, и она в спешке приканчивает его из своего пистолета.
Затем берет его пистолет, а свой оставляет на месте преступления. Однако сколько требуется натяжек, чтобы эта версия выглядела правдоподобно!
24 марта.
Снова спал очень плохо. Ночью кто-то тихо прошел по коридору, постоял у моей двери, а затем тихонько попробовал ее открыть. Я схватил пистолет и распахнул дверь, но в коридоре уже никого не было. Потом я долго не мог уснуть. Я не робкого десятка, но иногда мне тут просто становится страшно.
Есть что-то зловещее во всей здешней обстановке. Утром решил осмотреть шахту. Впрочем, утро – понятие довольно относительное. Живем мы все тут по земному времени. Фактически же ни дня, ни ночи нет. Всегда сумерки, а вечно маячащий на горизонте багровый диск скорее греет, чем светит. Я невольно вспомнил стихи
Майзеля. «Мертворожденная заря», – сказано очень точно.
Это была моя первая вылазка за пределы базы. В ущелье дул ветер, и идти против него было нелегко.