Контрафакт

«Ого! – подумал Вадик. – Ай да Лешка! Уже микроавтобус у него».

Но микроавтобус оказался, к сожалению, не Лешкиным. Открылась дверца, с высокого сиденья спрыгнул небольшого роста худощавый человек с аккуратно постриженной седой бородкой. Он отодвинул скользящую по рельсе боковую дверь, и Лешка кинул сумку в огромный, как вагон, пустой кузов.

– Вот, – сказал он, – познакомьтесь, Леонид Петрович: мой брат Вадик. – У невысокого и немолодого Леонида Петровича неожиданно оказалось крепкое рукопожатие – рукопожатие рабочего человека. Вадик всегда пожимал руку крепко и не любил и даже терялся, когда в его ладони оказывались безвольные пальцы, наподобие вареных сосисок. А тут небольшая узкая ладошка оказала приятное сопротивление, на усилие ответила усилием. Рукопожатие это было для Вадика первым московским впечатлением, и впечатлением положительным.

В кузове имелась самодельная банкетка, Вадик пристроил ее так, чтобы смотреть вперед между Леонидом Петровичем и Лешкой, и они поехали. Лешка сначала задавал положенные вопросы: о родителях, худобе и соседях, а потом стал разговаривать с водителем – Леонидом Петровичем, речь их изобиловала непонятными словами и выражениями: «На клубе тиража нет» или «Клуб двадцать, розница – от двадцати пяти», «Лермонтов озверел, склады переворачивает», и так далее, и так далее. Вадик и вникать не стал, и вслушиваться. Пытался к Москве приглядеться, и тоже ничего не понял: машины, машины, светофоры, светофоры, развязки диковинные. Чтобы влево свернуть, сначала направо едут, потом – под мост или на мост… Это ж знать надо, куда! А дома стояли далеко от проезжей части – большие, чужие, одинаковые в своей неприступности.

– Сейчас направо, на мостик и налево, – сказал Лешка Леониду Петровичу. Ай да Лешка, освоился, змей! В кузове сделалось тепло, Вадик расстегнул курточку.

– Во печка у иномарки: такой кузов нагрела! – осмелился он вступить в разговор.

– Это москвичевская, – отозвался Леонид Петрович. Леша мне ее пристроил.

Что тут скажешь? Разве что еще раз мысленно воскликнешь:

– Ай да Лешка!

Тут машина остановилась, прижавшись к тротуару. Прибыли.

– У нас коммуналка, – говорил Лешка, когда они поднимались по лестнице. – Но хозяйки сейчас нет: она по суткам дежурит. Комната хорошая, светлая. Да ты увидишь. Рядом авторынок. Слыхал про московский авторынок? Называется – Южный порт. Увидишь – закачаешься. И уже у двери в свою квартиру вдруг повернулся к Вадику и, глядя прямо ему в глаза, сказал слегка дрогнувшим голосом.

– Только не удивляйся. Договорились?

Вадик пожал плечами:

– Договорились…

А что он мог еще сказать? Да ничего.

В общем, они вошли в комнату, а там на раскладном диванчике сидела Манька и смотрела на Вадика широко раскрытыми глазами.

– Приехали?

– Приехали.

Попробуй тут разобраться в чувствах – полная сумятица. В голове проносились обрывки мыслей: «Так Манька же еще… ай да Лешка… что же ты делаешь, змей… и вот это он ее под себя… она же поломается… а глаза как были бесстыжими…» И чувство тоски и почему-то – страха. Сказано же – сумятица! И он стоял, совершенно не зная, что сказать, только выкатывал глаза, как настоящая овца. Счастье еще, что среди непонятных образовалось и одно понятное чувство: чувство голода. И Вадик произнес с каким-то даже облегчением:

– А я есть хочу!

– О! У меня все готово, – подхватила Манька. – Пошли на кухню. На кухне будем.

Еще только начинался ноябрь, а в Москве уже вовсю топили, батареи пылали жаром. В квартире было тепло, и на Маньке болтался только короткий домашний халатик, тоненький. Так как ничего под тонким халатиком не вырисовывалось: ни лямок никаких, ни шовчика, ни застежек, получалось, что под халатиком ничего не было: тщедушное тело, да и только. И грудей никаких не наблюдалось – вот ведь удивительное дело! Так, что-то остренькое обозначилось уже на кухне, при повороте к кастрюле, да и то: то ли обозначилось, то ли показалось – еще вопрос.

– Как же так, – думал Вадик, – ведь рано, ведь нет же еще ничего! – И сам себе резонно возражал: если к восемнадцати годам нет, то уж и не вырастет!

Манька между тем разливала борщ – она с утра борщ приготовила! А подавала так: в левой руке держала почти полную тарелку, а в правой – полный «уполовник». «Уполовник» плыл над тарелкой, роняя горячие капли, некогда тарелка водворялась на место, дополнял ее до краев. Точно так же дома разливала борщ мать, кормя его с Лешкой. От этого на душе потеплело, и Вадик с потеплевшей уже душой принялся за борщ. Борщ был вкусным.

– Погоди, братик, давай за встречу!

Манька проворно достала водку и стаканы. Лешка налил: Маньке чуть-чуть, себе и Вадику. И вот что странно: себе и Вадику он налил не по стакану, как следовало ожидать, а по полстакана. Лешка, безусловно, становился столичной штучкой.

Спать Вадика положили на полу, а Лешка нахально улегся с Манькой, разложив диванчик.

«Вот змей, – ворочалось в нетрезвой голове, – и вот это такую недомеренную трахать!»