Контракт со смертью

Когда началась СВО, он работал в Москве на фирме. Сразу же пошёл в военкомат, но брать в армию отказались: возрастом не вышел, шестидесятилетний рубеж перешагнул. Никакие уговоры не помогли. Предложил военкому дать кого-нибудь из молодых офицеров, чтобы потягаться на любой дистанции, но военком отмахнулся: нечего здесь турниры устраивать, сказал «нет» — значит, «нет».

Бывший подполковник был упрям, поэтому поехал в Луганск. На автовокзале подошёл к двум военным, с ходу сказал, что хочет воевать, и попросил помочь попасть в какую-нибудь часть. Так и оказался в батальоне «Рысь».

Начинал рядовым, но через неделю его пригласил комбат:

— Ну-ка, братец, давай-ка начистоту: ты кто?

Пришлось рассказать, что служил в десанте, потом в бригаде спецназа в Монголии. После расформирования уехал к себе на родину, в Грозный, был заведующим клубом — другой должности в развалившейся стране для боевого офицера не нашлось. Потом полыхнула Чечня, война, дом разрушили при бомбёжке, в двухтысячном демобилизовался и с семьёй перебрался в Белгород.

Так он стал замкомбата.

Чевола — индеец, точнее, серый — так индейцы называют полукровок. Отец у него индеец из племени Оглала народа Лакота, что в Южной Дакоте, потомственный вождь общины Старое Ожерелье, волею судьбы оказавшийся на просторах России, а мать — терская казачка.

В четырнадцать лет прошел обряд Хамблечхие — Поиск Видения. Это когда юноша становится мужчиной, приобретает духа-покровителя и получает взрослое имя. Так Александр Чевола получил индейское имя Маленький Танцующий Ветер. Наверное, потому, что он был стремительным, как ветер, с легкостью обгонял не только сверстников, но и взрослых. А еще его дядя Железный Пёс приучил терпеть боль и никогда не просить пощады.

В сентябре под Изюмом, через месяц после нашей встречи, он получил контузию. Они возвращались из штаба бригады, когда на лесной дороге попали под обстрел. Мина свалила сосну, которая перекрыла дорогу. Выскочили, оттащили её на обочину, и тут Чевола увидел еще одну, небольшую, в две руки толщиной. Ухватил за комель, поднял, понёс, но взрыв разорвавшейся рядом мины бросил его на торчащий из земли пень. Удар пришёлся в пах. От страшной боли потерял сознание, очнулся уже в машине. Четверо суток его не могли отправить в госпиталь, а когда привезли, то фельдшер развёл руками:

— Здесь я помочь не в силах. Надо в Луганск, нужна срочная операция.

В Луганской областной больнице уже стали готовить к операции, но, узнав, что он неместный, велели ехать в Белгород:

— В России медицина лучше, там и оборудование, и медикаменты, а у нас…

От удара камень попал в мочеточник, перекрыв его. Боль адская, но Чевола терпел — он же индеец, он не имеет права показывать боль. И он терпел всю дорогу от Луганска до Белгорода, трясясь в автобусе и едва не теряя сознание от нестерпимой боли.

К чему всё так подробно рассказываю? А потому, что этот белгородский индеец вызывает у меня бесконечное уважение.

Индейцы племени Оглала из Южной Дакоты зовут его к себе: его отец был почётным вождём, стало быть, и он тоже почётный вождь. Только бывший спецназовец говорит, что томагавк войны зарывать рано, пока нечисть правит миром.

13

В частных и не очень беседах обсуждается с разной экспрессией тема наших мобилизованных, хотя они просто военнослужащие российской армии, а не ущербные «мобики». Очередная волна стенаний: их используют как мясо; обещали, что будут охранять объекты на освобождённых территориях, а их бросили на штурм укреплений; по ним стреляют, а у них одни только автоматы; страдают от голода, отсутствия воды и неустроенности; почему воюют наши мужья, а не контрактники и т. д. Есть ещё новая фишка: гуманитарка не попадает адресатам, а продаётся на рынках. Офицеры повально пьют и… матерятся (!).

Состояние жен и материй военнослужащих понять можно: сердце рвётся от переживания за дорогих и родных людней. Но нельзя оправдать стонущих воинов «доблестной Красной армии»: ваших матерей, жен, детей защищать кто будет? ЧВК? Армия? Так вы и есть армия, а не нравится — пишите рапорта для перевода в «оркестр», БАРС, «Ветеранов», «Волков» и т. п. Только имейте в виду: звонков вроде «спасите-помогите, нас заставляют воевать!» не будет. Нянчиться и уговаривать никто не будет. Посланец от губернатора с проверкой стонов и для утирания соплей не приедет в силу бессмысленности поездки: его никто к страдальцам не допустит. В то, что офицеры повально пьянствуют, не верю! Пьяный на фронте — форма суицида и потенциальный труп. Десятки моих знакомых, приятелей, друзей среди офицеров не пьют и даже редко кто курит. Что касается ненормативной лексики, то наши «окопные институтки с изысканным слухом» глухи, иной речи не понимают и не принимают. К словам я бы ещё добавлял черенок лопаты — доходчивей.