Контуры и силуэты

“Так что ж это, оборотни? — подумал я, — Значит, они все время были такими и только прикидывались другими? Для кого же они устраивали свои представления, если никто их не принимал? Они собирались на свои шабаши, камлали и заклинали, следили друг за другом и собирали компромат, писали статьи и книги о “ползучей контрреволюции”, которая под видом того-то и того...

Да нет, этого не может быть. Нельзя было всю жизнь притворяться — это просто не по силам человеку. Просто боялись моральной смерти. «Чур меня!» — ведь это что-то да значит. Не прикасайся, не то заразишься. Не садись играть с чертом. Но у каждого свой черт”.

Я отпил из своего стакана глоток — отличный был скотч. А полковник словно читал мои мысли, или он играл свою роль?

— Но ты игрок, — сказал полковник, — ты и тогда был игроком. Ты просто растерялся, потому что тебе показалось, что не во что стало играть, а тут самая игра и пошла. Без тебя.

Теперь другие игры, — продолжал полковник, — и посмотри: все играют. Ты говорил о выборе, — сказал полковник, хоть я и не говорил, а только думал, — посмотри, какой выбор. Как сейчас говорят, какой широкий спектр. О-о, свобода лучшая ловушка. А самое главное, что ты будешь делать то, чего совсем не хочешь, но как бы добровольно.

Да, конечно, это было так, и в ответ на все вопросы о выборе — что бы ты ни выбрал, ты проиграл. Потому что выигрывает тот, кто играет наверняка. Выигрывает тот, кто не играет. “Никогда не садись играть с чертом”.

“Нет уж, в эти игры я не играю, — подумал я, но подумал, что в чем-то он и прав: мне, во всяком случае, хочется понаблюдать за игрой. — Это привычка к телевизору, — подумал я, — пристрастие ко всякого рода сюжетам: чем все кончится, и вообще, что происходит. Только не войди в телевизор, — сказал я себе. — Не забывай, что ты всего лишь телезритель — не комментатор, не режиссер, не телегерой. Держись скромно”.

— Кстати, об игре, — сказал полковник. — Разговор шел, как я понимаю, о покере, — он усмехнулся. — Ты по-прежнему играешь?

— Не слишком часто, — сказал я, — нет компании.

— Ждем одного парня, — сказал хозяин, — ты его знаешь, он был у тебя в гостях.

“Мало ли стукачей перебывало у меня в гостях, — подумал я. — Зачем он своих выдает?” — но был даже весело удивлен, увидев румяного, кучерявого капитана (тогда капитана), одного из приходивших ко мне с обыском в свое время.

Этот капитан раздался радостным смехом и криками, увидев меня, как будто он встретил закадычного друга: хи-хи, ха-ха, сколько лет, сколько зим — обычный в таких случаях набор, но с необычайной энергией и энтузиазмом — он и тогда, на обыске, был рубахой-парнем.

— Александр Сергеевич? Вот сюрприз!

Оказалось, что как раз наоборот — Сергей Александрович, а Александр Сергеевич — это, увы, псевдоним — что делать? соблазнился, уж больно красиво, — но к чему все это, когда столько лет знакомы, пора бы уже перейти и на “ты”, а это — знакомься — друг и соратник — хи-хи, ха-ха, вот так, все с шуточками, со смешком, как и тогда. С ним был еще один, какой-то странноватого вида паренек, которого я про себя назвал кадетом — на его тоже румяном, но по-детски румяном, лице постоянно присутствовало выражение решительности, готовности и отваги. Мне показалось, что я совсем недавно где-то его видел, но я никак не мог вспомнить где. Капитанские расспросы, его участие и заинтересованность в моих делах показались мне спланированными заранее, как будто он подготовился к встрече, и отношения, несмотря на внешнюю непринужденность, были, на мой взгляд, односторонними: он знал обо мне довольно много и многим интересовался, а я о нем не знал ничего, да, по совести говоря, и не хотел знать. Тем не менее общий разговор развивался довольно свободно, и даже “кадет” время от времени вставлял какое-нибудь очень разумное рассуждение.

— Брось придуряться, Петя, — сказал экс-капитан на одно из них, сделанное по поводу убитой певицы. — Здесь все свои, — последнее мне очень понравилось. — Никакой это, Петя, не рэкет. Это Мосад расчищает русскую сцену для еврейских “соловьев”.

Но неопытный Петя еще не научился быть рубахой-парнем и в присутствии постороннего отстаивал свое мнение о том, что это не политика, это рэкет, устрашение, может быть, в назидание тем, кто отказывается платить дань или не вовремя ее платит, а может быть, это связано с телепрограммами или с каким-нибудь конкурсом, потому что конкуренция может происходить и на этом уровне, и тогда это работа менеджеров — в общем, он добросовестно врал, как полагается по инструкции, а полковник с кудрявым капитаном веселились.

— Нет, это точно, — настаивал “кадет”, — кто-то хочет взять под контроль шоу-бизнес, а пресса, подогревая интерес к этим убийствам, только помогает рэкетирам.

— К каким убийствам? — спросил я. — Пока было только одно.

“Кадет” остановился с раскрытым ртом.

— Как? — сказал он потом. — А Генрих Шульгин? Может быть, и это не последнее. Но я хочу сказать, что печать, телевидение...

Я вспомнил, как снял шляпу под моросящим дождем. Почему?..

Полковник усмехнулся.