Потому что он не такой, каким ты его выдумал. Это Раскольников “себя убил” — киллер не убивал себя, он родился таким, этот ублюдок. Рождаются ли убийцами? Да, рождаются, и не надо называть их киллерами — слова не должны скрывать подлинную сущность — это убийцы, грязные, наемные убийцы, такими их создал ад. Но тогда нет греха, скажешь ты. Для них — нет, отвечаю я тебе — они его не знают. И потому с ними не о чем разговаривать, и это просто бесстыдство — проливать над ними слезы. Их можно только убивать. И не надо ждать правосудия, не надо перекладывать убийство на палача — возьми грех на душу.
“Правильно, — подумал я. — В прежние времена раскаявшийся преступник навсегда уходил в монастырь, но теперь, когда жизнь легка и обильна, есть выход попроще — психоанализ. Вот как дьявол ставит вопрос, — подумал я, — убийца тоже человек, его пожалеть надо. Надо лечить. Разобраться в его комплексах, помочь ему избавиться от них, и тогда все будет в порядке. Все будет okay. А что? Почему нет? — усмехнулся я про себя. — Лечит же врач раненого убийцу. Отчего же не вылечить его от душевного дискомфорта? Да, вылечить, чтобы он мог без угрызений совести пользоваться своим местом в захваченном раю”.
“You are okay? Are You okay?” — эта глупость смешила меня, потом стала раздражать. У героя переломаны все кости, а подбежавшая героиня спрашивает, все ли у него в порядке. “Are You okay?”
“Yeah, I’m okay, — бодро отвечает убийца. — Я был плохим, но теперь я раскаялся. I’m okay”.
Они, и правда, как дети. Попросив прощенья, считают, что тем самым его заслужили.
Но здесь было немного не так. Эта женщина успокаивала всеми известными ей способами терзающегося американского раскольникова. Но она не уговаривала его сдаться и не надевала на него крест.
— Ты должен простить себе это, — уговаривала она. — Ты не избавишься от этого, пока сам не простишь себя.
“Оригинальный способ, — подумал я, — даже если просто наступишь кому-нибудь на мозоль”.
— Я не могу, — стонал убийца. — Они приходят ко мне во сне, они все время со мной.
Да. Она утешала его всеми способами, и там была еще небольшая любовная сцена. В меру секса, но и это показалось мне тошнотворным.
— Убийство, — сказал я, — оно, как измена. После этого ты должен забыть о женщине. Забыть навсегда.
Но она, напротив, убеждала его забыть об убийстве.
— Ты должен забыть об этом, — настойчиво убеждала она. — Только так ты можешь возродиться. Убеди себя в том, что это не ты делал это. Вернись в детство, вернись туда, где ты еще никого не убивал.
Вернись в детство, вернись в рай. Как сделать бывшее не бывшим? Если ты понимаешь, что нет пути назад, что все справедливо, что вообще так надо. Ведь только жертва знает, что она не картонная фигурка. Ведь только она чувствует, что это она. Я подумал, что если хочешь лечиться, то это единственное лекарство. Но тогда не нужно раскаиваться. Нужно отрешиться, доказать себе, что там нет личности, нет чувств, нет жизни — только мишень, вырезанный силуэт. Это другой человек. Его жизнь это его личное дело — не твое. Для тебя это только мишень — убеди себя в этом. Если ты хочешь излечиться. Но если ты наделишь его плотью и кровью, это будет твоя плоть и твоя кровь. Если ты наделишь его плотью и кровью — не стреляй, иначе... Иначе забудь о женщине и о своем рае забудь, потому что Рай, тот, подлинный, а не отобранный у других, возможен только через смерть. Свою.
Я поймал себя на мысли о том, что сам превращаюсь в психоаналитика и пытаюсь дать убийце совет, но это совет, как остаться убийцей.
А что еще посоветовать в наше время, когда профессионализм стал уже моральной категорией?