Контуры и силуэты

“Это сильно сказано, — подумал я. — Игроки, пожалуй, и не задумывались о таких тонких материях, но болеть точно будут. Интересно, фанаты этой Гринько тоже на нее ставили? Если это так, то просто удивительно, какие шутки дьявол играет с людьми”.

Другая газета, попроще, рассуждала о возможностях убийцы, чья задача невероятно усложнилась в условиях тотальной бдительности, и подсчитывала шансы кандидатов. Впрочем, там не было серьезного анализа, и предпочтение оказывалось Марине Гринько. Статья так и называлась:

МАРИНА ГРИНЬКО — БЕЗУСЛОВНЫЙ ФАВОРИТ

Еще в одной газете писали, что не исключена нечестная игра и, возможно, казино подставит кого-нибудь из аутсайдеров. Перечислялись также и аутсайдеры, но это все были меченые аутсайдеры, и среди них не было Елизаветы Королевой.

“Это уже ближе к истине, — подумал я, — а «первая среди равных» — просто не было ее плакатов”.

Одна газета призывала не участвовать в тотализаторе и пикетировать казино. Что ж, дьяволу и это на руку. Ваши добрые намерения... Помните, куда вымощена ими дорога?

О ВАШЕМ КОМФОРТЕ ПОЗАБОТИМСЯ МЫ

OLD SPICE — ДЛЯ СИЛЬНЫХ ДУХОМ МУЖЧИН

ТОЧНОСТЬ — ВЕЖЛИВОСТЬ КОРОЛЕЙ

Человек в мятой шляпе и темном плаще, похоже, тот самый, что тогда уходил по пустынной улице в свете люминесцентных ламп, и кажется, он выходил из автомобиля у платформы плавучего бона, и он же приходил к тому высокому молодому человеку в белой рубашке — к беззащитному парню, а нынешней ночью, может быть, и ко мне, — теперь он стоял в пустой темной комнате у письменного стола. Из открытого окна на тусклый паркет, захватывая край стола, падал прямоугольник слабого света. Этот человек взял со стола какой-то предмет. В падавшем из окна широком луче стало видно, что это снайперская винтовка. Здесь начинает проявляться твоя воля, телезритель, смотри, не упусти момент. Рука в темной кожаной перчатке вынула из винтовки затвор.

ЭТО ТЫ И ТОЛЬКО ТЫ

GILLETT

ГОРОДСКАЯ ХРОНИКА

Я еще не видел на Дворцовой площади такого скопления народа и теперь впервые оценил образную точность выражения “яблоку негде упасть”. Здесь, может быть, и можно было уронить яблоко, но уж во всяком случае не было никакой возможности наклониться, чтобы поднять его. Не было пространства, чтобы отделить правых от левых, красных от белых, коричневых от зеленых, агнцев от козлищ — все были единой, неделимой, жаждущей крови толпой. Вероятно, немало народу сегодня, несмотря на холодную осеннюю погоду, попадает в обморок от духоты и, возможно, некоторых затопчут в этой толпе, особенно если что-то, какое-нибудь неожиданное событие вдруг возмутит ее, и вся площадь забурлит и придет в движение — тогда страшно. Но пока все просто топтались, заглядывали через головы и плечи, ожидая выступлений, некоторые толкались, пробиваясь поближе к трибунам — решение неосторожное или, по меньшей мере, недальновидное. Тяжелый, монотонный гул низким облаком висел над толпой, но отдельных голосов не было слышно. Знамена и лозунги сегодня перемешались и русский флаг мог оказаться рядом со свастикой, а красный — с двуглавым орлом; над головами покачивались на длинных древках портреты нынешних лидеров и бывших вождей. Все это, в общем, привычно, но вдруг, пораженный, заморгаешь и затрясешь головой, увидев среди этих идеологических символов портрет популярной певицы, да еще с траурной лентой наискосок. Этот первый шок сменяется недоумением, когда один за другим появляются в поле зрения другие неуместные здесь портреты мертвых и живых. То, что здесь были портреты трех убитых недавно певиц, можно было объяснить — это входило в счет, предъявленный собравшейся здесь раздраженной толпой бездеятельным властям, — но живые... Однако спустя некоторое время до меня дошло, в чем там дело, и мне стало смешно. В стотысячную толпу митингующих своими маленькими корыстными группками влились болельщики, игроки, сделавшие ставки на вероятную жертву. Они пришли сюда не для того, чтобы спорить с инакомыслящими, ругаться и протестовать — пришли, чтобы не пропустить момент, и каждый страстно желал смерти своему избраннику. Среди портретов этих предполагаемых жертв первенство принадлежало Марине Гринько, были портреты еще нескольких более или менее известных певиц, но нигде я не увидел плаката “Королевы Елизаветы” — видимо, никто не догадался поставить на “Her Majesty”.

Всеобщее возбуждение нарастало, и гул над толпой постепенно усиливался, сначала бесформенный и монотонный, но потом от трибун послышалось непонятное скандирование, которое было подхвачено в разных местах, разрослось, распространилось и захватило всю площадь.

“Бес-пре-дел! Бес-пре-дел!” — катилось над возмущенной толпой.

Появившийся на трибуне оратор, националист в немецком картузе, был откровенно доволен. Властным дирижерским жестом он остановил скандирование.

— Ну, что будем делать, дорогие соотечественники? — обратился он к толпе, и громкоговорители по всей площади разнесли его слова.

— Что будем делать? — повторил он. — Будем ждать? Ждать, пока нас всех перестреляют поодиночке?