Контуженый

Мама заглядывает на кухню, умиляется, украдкой крестится на икону. Я вижу ее отражение в стекле, но не подаю вида.

Я смотрю во двор. Листва желтеет и опадает. Это радует и тревожит. Когда сойдет зеленка, нашим легче будет давить врага. Под голыми деревьями от квадрокоптеров не спрячешься. Но те же возможности появятся и у врага.

Сквозь проредившиеся деревья я вижу противоположную пятиэтажку. Там живет Маша Соболева. Там сегодня я ночевал. Она сделал все, чтобы мне было хорошо.

Скоро откроется магазин, и Маша пойдет на работу. Как-то не так мы с ней расстались. Я говорил о своей проблеме, а она придавлена своей. Чем именно? Я ничего не помню. Что-то связано с деньгами и магазином.

Я вижу Машу. Она выходит из подъезда и смотрит в мое окно. Или мне кажется? Проверить легко. Бегать я не могу, спускаюсь во двор медленнее, чем хотелось бы.

Настигаю девушку около магазина «Магнит»:

– Маша! Зачем тебе деньги?

– Жалеешь, что дал. Забирай!

Я останавливаю ее порыв вернуть достать деньги из сумочки:

– Что стряслось в твоем магазине?

Маша мнется. Я трясу ее за плечи:

– Это я, Маша, я! Никита Данилин, пусть и Контуженый!

– Я старший продавец, на хорошем счету. На время отпуска директор Нина Петровна Лосева поставила меня вместо себя.

– Директором магазина?

– Да.

– Так это же хорошо!

В глазах Маши нет радости.

– Перед возвращением Лосевой в магазине провели плановую инвентаризацию. Выявили недостачу. Огромную! Обычно, в пределах разрешенных двух процентов, а тут… Моя ответственность. Или погасить долг двести тысяч рублей, или заведут дело о хищении. Пятьдесят я уже отдала.

– Почему к родным не обратилась?

– Узнают. Стыдно.

– А ты виновата?

– Формально так.

– А по-людски? Почему недостача?

– Я не знаю.

Маша вертит головой и отходит от магазина. Я за ней. Она говорит тихо:

– Был слух, что Нина Петровна одолжила товар в соседний «Магнит» под инвентаризацию. Там Адолян директор. Он не вернул товар, и я попала.

– Ты Лосеву спрашивала?

– Она все отрицает.

– Врет!

– Я не могу доказать. Лучше отдам деньги, отработаю долг, а директором – никогда!

– Быть или не быть директором – сама решай. А насчет вранья я проверю.

– Как?

Я трогаю нос:

– Сам не знаю. Надеюсь, сработает.

Мы входим в «Магнит». Маша ведет меня в подсобку к директору.

За столом Лосева, дородная женщина в блузке, которая обтягивает ее, как колбасная шкурка. Коротка стрижка закрывает ее лоб и смахивает на парик. В ушах вздрагивают тяжелые серьги, когда она отрывается от бумаг и буравит глазками Машу.

– Соболева, принесла деньги?

Я выхожу вперед и отвечаю:

– Пришла за своими.

– Ты кто такой?

– Контуженный на всю голову. Ты украла, ты и расплачивайся.

– Хамло! Выйди отсюда!

– Украла – отвечай!

– Ты что несешь? Это Машкина вина! Я была в отпуске.

– А кто Адоляну товар сбросил? Разве не ты?

– Да я тебя! Да мы… – Лосева хватается за телефон, звонит Адоляну. – Сурен, приезжай срочно. Соболева взбеленилась, защитника привела.

– С Машей норм. Это у меня с башкой проблемы. – Я сажусь напротив Лосевой, стучу пальцами по столу. – И кто из вас схему придумал? Кто главный вор?

– Сейчас ты получишь, – шипит Лосева.

Проходит время и в тесную подсобку вламывается Адолян, накидывается на Машу.

– Соболева, захотела по статье пойти! Акт с недостачей есть. Заявление в прокуратуру напишем – и всё!

Я хватаю армянина здоровой рукой, пихаю на стул рядом с Лосевой.

– Сколько товара от Лосевой принял?

– Вали, защитник. А то соучастником пойдешь.

– Защитник, Соучастник – не мои позывные. На фронте я был Кит – это в прошлом. А сейчас я Контуженый. И в этом ваша проблема.

– Проваливай, Контуженый!

– Адолян, ты главный? Сколько товара украли?

– Нисколько!

– Меня вообще в городе не было, – оправдывается Лосева. – Это Соболева через рынок товары прокрутила.

У меня болит голова. Сильнее и сильнее. Трогаю нос.

Адолян командует Лосевой:

– Нина, пиши заявление в прокуратуру. – И бросает растерянной Маше: – Теперь сядешь! А хотели с тобой по-хорошему.

Я отнимаю пальцы от носа. На кончиках кровь. От осознания собственной правоты становится легче.

– Не ври, Адолян! По-хитрому вы хотели, украсть и подставить. А будет по-людски.

– Пошел вон!

Я достаю пистолет и взвожу затвор. Ствол направляю в потолок, этого достаточно. Торгаши – бледные копии себя минутной давности.

В наступившей тишине выкладываю каждое слово весомым булыжником:

– Сформулирую вопрос иначе. Он будет последним, а вранье я носом чую. Итак, Соболева виновата?

Торгаши переглядываются и качают головой.

– Верните ей деньги. Немедленно!

Торгаши рыщут в столе, копаются по карманам. Оглядываются на мою руку с пистолетом, смотреть в глаза не решаются.

Лосева передает купюры:

– Маша, тут сорок. Десять я тебе на карту переведу.

– Переводи немедленно, – требую я.

Лосева судорожно щелкает в телефоне. Маша получает сообщение. Я убираю пистолет, заглядываю в глаза Адоляну и Лосевой:

– По-людски ведь оно лучше. Разве не так?

– Так. Так, – блеют торгаши.

Мы с Машей покидаем подсобку, выходим из магазина. Теперь уже я поддерживаю девушку.

Она с трудом приходит в себя:

– Спасибо, конечно. Только работу я потеряла.