Кооп-стоп

Постепенно Марк Наумович привык к жизни в заключении рядом с бандитами и убийцами. Усвоив тюремные законы, ни с кем не ссорился и ни с кем не сближался. Самым тяжелым оказалось для вчерашнего руководителя Оршицкого райпотребсоюза получать письма из дома и осознавать, что теперь ничем не может помочь детям и жене, в одночасье лишившимся основной опоры в семье. Разумеется, в письмах Соня не жаловалась, но оттого-то бывало еще горше на душе, ибо Марк прекрасно понимал, как ей тяжело, как отвернулись так называемые друзья-товарищи, боясь не только протянуть руку помощи, но и просто поздороваться, проходя мимо по улице: трудно ждать великодушия и помощи от людей в условиях безнадежного страха, чтобы в одночасье не оказаться по другую сторону закона. И Сонина жизнь отныне превратилась в экономную жизнь от посылки до посылки в молитвах за мужа.

Перед отправкой на край света в исправительно-трудовой лагерь судьба еще раз свела Марка с Фимой Рыжиковым.

– Фима! Ты ли это? – удивился Марк, заметив в столовой бывшего подчиненного. Тюремная реальность прошлась по Рыжикову катком, и теперь из некогда добродушного семьянина он превратился в отощавшего сломленного загнанного зверька, над которым издеваются сидельцы.

– Присаживайся! – пригласил Марк за стол.

– Не стоит, Марк Наумович, нельзя мне с вами, зашкваренный я, – пролепетал Фима.

– Садись, не говори ерунды…

– Неправильно это, Бородин, – сказал басовитый сосед по столу, – не по закону и не по понятиям.

– Я не уголовник, чтобы соблюдать ваши законы!

– При всем уважении, Бородин, ты не один живешь, в обществе.

– Ветрогон, неужто не знаешь, что сижу я от того, что всегда был выше системы? Садись, Фима, не бойся, – стоял на своем упрямый Марк Наумович.

– Я тебя предупредил, – пробасил сосед, поднимаясь со стула. Фима осторожно присел рядом с Марком, но не успел притронуться к баланде, как грозный бас хлопнул по алюминиевой миске кружкой со всей силой так, что тарелка полетела вверх, обрызгивая на лету содержимым всех окружающих зэков.

– Сиди, Фима, не рыпайся, на вот, мою пайку ешь, – невозмутимо продолжал Марк.

– А вы как же?

– У меня тушенка есть, не останусь голодным… Не бузи, Ветрогон, не тревожься, – обернулся Бородин к басовитому соседу, – уезжаю я скоро в далекие края, дай с товарищем поговорить без нервов. И запомни: я не уголовник и в шкварки ваши не играю. Ну как ты, Фима? Переживаешь? – сбавил обороты Бородин.

– Да, Марк Наумович, сломали меня, опустили, еще в изоляторе…

– Кто?

– Да, почитай, вся хата. Сначала лысый следак избил, без сил был, вот и воспользовались слабостью.

– И ты раскис на всю жизнь? Фима, полтора года прошло!

– Так ведь коли один раз продырявили, не зарастет дырка никогда. Как говорится, наше место у параши.

– И ты согласился со всем? Ну, предположим, тогда у тебя сил не было, а сейчас? Так и будешь подставлять всем желающим?

– А что делать?

– Ты мужик или кто? Соберись и перестань стонать. Борись, Фима, главное – живы остались…

Через несколько дней Марка отправили в исправительно-трудовой лагерь по этапу на конец света, куда ни доехать, ни дойти и даже самолетом не долететь. По берегам сплошных озер тянулись склады бревен и досок, где-то проглядывали рельсы узкоколейки, прикрывая мокрый лесок и болотную топь. Глухой, заброшенный край без станций и названий уперся, наконец, в длинный забор с колючей проволокой.

44

Холодные бараки источали затхлость и сырость, в каждом таком строении содержалось по 130–140 зэков. Принцип существования в лагере мало чем отличался от тюремного, разве что только пространства было больше в отряде и на территории. А когда после обязательного карантина Бородин приступил к работе на лесоповале, так и вовсе сплошные просторы вокруг опьянили, потому что напомнили белорусские леса, только все это было безлюдным и угрюмым.

К глухой заброшенной стороне и тяжелому труду Марк быстро привык, с детства не слыл лентяем, несмотря на худобу и жилистость, всегда легко вставал в строй и отряд не подводил. Кроме того, в нелегком изнурительном труде легче было избавиться от грустных мыслей и тоски по дому. Марк поставил перед собой задачу, как на войне: выжить. И вскоре Бородин, самый старший в отряде, своим умом, рассудительностью и покладистостью заслужил непререкаемый авторитет, так что зэки позабыли про кличку и называли Марка Наумовича исключительно по имени-отчеству. Да что там зэки! Сотрудники ВОХРа, или попросту «вертухаи», тоже относились к Марку со всем уважением.

Прилетая на край света вертолетом, раз в год Марка навещала Соня, всячески пыталась поддержать домашними пирожками, невесть как сохранившими семейное тепло. Да и положенные раз в полгода посылки помогали выжить на скудном лагерном пайке.

Шли годы. Бородин примерно мотал срок. Однажды, через девять лет изнурительного труда на лесоповале, Марка Наумовича вызвал начальник лагеря полковник Дыханов.

– Тебе, Марк Наумович, когда на условно-досрочное подавать документы?

– Через год.