Копье и кость

– Когда я только перевела Юдейра к тебе, всучила кожаный мешочек, чтобы в нужный момент он наполнил его собачьей кровью и подложил под одежду. Этим утром по моему приказу он выпустил из клетки Бута Наадала, пообещав помочь с побегом. Ему с легкостью удалось быть убедительным, ведь Юдейр был безмерно обижен на таншу, которая разжаловала его, отстранила и лишила в некотором роде особого положения, – ленивым голосом перечисляла Бансабира список Юдейровых бед. – Юдейр указал Наадалу наиболее безопасное направление для побега и даже добыл коня. Однако я на всякий случай расставила стражу по всем возможным маршрутам движения Бута еще два дня назад. Не без помощи Рамира, который согласился быть моими ушами и глазами в стане Шаутов и через доверенных в стане оранжевых за голову Наадала. Сейчас в клетке на месте Бута и Юдейра лежат два трупа, в их одежде, с изуродованными лицами. Завтра утром ты обнаружишь, что пленники добили друг друга не самым милосердным образом – кажется, у того, что одет как Юдейр, череп просто раздавлен. Стало очевидно, что Юдейр спутался с врагом и выпустил его, а тот от злости, усталости и нестерпимой боли в переломанной ноге, видимо, решил отомстить издыхающему Юдейру за несостоявшийся побег. Ведь если бы не он, Бут бы… Ну, словом, ты же знаешь, как ловко сочиняются такие байки. Используй самых надежных людей и побыстрее скорми тела собакам.

Мужчина поклонился, прочистив горло.

– Как прикажете, госпожа, – с чувством совершенного непонимания происходящего произнес Гистасп. – Правда, я бы хотел спросить – кем вам доводится этот человек?

Надо же, не так часто Гистасп задавал вопросы.

– Рамир? – Двое двинулись в сторону лагеря. – Давний друг, который, как я надеюсь, сделает счастливой мою подругу, и родной брат Дана Смелого. Но Дану о нем лучше не знать.

– Понял. Но почему именно Юдейр? Если Рамир действительно так хорош, к чему ему замены?

– Ты сам слышал, он возвращается в Храм Даг. К тому же Рамир был любовником Сциры Алой, и старый Шаут давно понял, что его разведчик не так уж чист. Думаю, Рамиру приходилось все чаще выдавать нас с потрохами, чтобы хоть как-то продлевать собственную жизнь. Играть на двух сценах одновременно очень утомляет, поверь. Что до Юдейра – он ведь лицедей не хуже тебя. – Бану бросила на командира полный хитринки взгляд. Гистасп понимающе хмыкнул.

По дороге к шатрам командующий больше не проронил ни слова. Его откровенно восторгала танская честность, замешенная на кровавой хитрости и изворотливости; танская бесстрастность, рожденная ее глубокой искренностью; танская неприступность, почерпнутая из недр общительности. Его радовала ее бессердечность и злило то, что она целовала Рамира; ему льстило ее доверие и щекотала нервы подозрительность. Гистасп находил занимательной неприхотливость Бану, поразительной – смесь в ней глубокой принципиальности и повальной беспринципности, восхитительной – вопиющую надежность по-настоящему высокомерного и сильного человека.

Потому и молчал, пока шел: надо обуздать все это внутри себя, чтобы танша ничего не заметила.

Вернувшись в шатер посреди ночи, танша обнаружила дремавшего в углу Лигдама. Растолкала, велела принести побольше свеч и чернил и отослала спать. Если идти предстоит через Ниитасов, следует подстраховаться.

Энум Ниитас, невысокий, лысый, одинаковый в плечах, талии и бедрах, как бревно, сидел рядом с отцом, сцепив руки и мелко раскачиваясь взад-вперед. Пристально разглядывая Идена, тана Сиреневого дома, Энум совсем не мог понять, что происходит у того в голове. Иден уже четверть часа разглаживал жидкие усы, пялясь в бумагу и приговаривая:

– Хм-хм-хм… Любопытно. Н-да, любопытно. Хм-хм-хм. Это определенно занятно! Определенно! Хм-хм-хм…

Энум не находил происходящее ни занятным, ни любопытным, ни даже определенным. А вот раздражающим – сколько угодно! Не будь он ахтанатом – уже поддался бы порыву и повыдергивал эти отцовские усы, которые почему-то именно сейчас бесили его как никогда. Впрочем, схватить Идена за грудки и встряхнуть тоже бы подошло, прикинул Энум. Или ударить кулаком в стол и вскочить, накричать, сказать все, что думает. Но попробуй выдай такое в присутствии Идена Ниитаса. Роста в нем футов пять с половиной, а вот нотаций – лет на десять вперед. Как запоет опять про то, что ахтанат Сиреневого дома подобного себе не позволяет, что ахтанат Сиреневого дома должен быть сдержан и вести себя достойно, что ахтанат Сиреневого дома… Тьфу!

Энум вконец извелся.

– Ну и? Ты примешь ее? – не выдержал сын.

– Хм-хм-хм… – Иден перестал теребить ус и потер ладони. – Занятно, н-да. Отчего ж не принять, а? – спросил он явно у самого себя. – Нехорошо ведь будет, если поползут слухи, будто тан Сиреневого дома до того боится маленькой девочки, что отказал ей даже в переговорах.

Энум считал, что страх тут совершенно ни при чем и что тан Сиреневого дома в принципе не должен вести переговоры с какими-то соплячками.

– И еще хуже, если начнут болтать, что Иден Ниитас до того попрал законы родства, что посягнул на жизнь внучки.