Копье и Сосна (СИ)

Джед приходила по утрам, разыгрывая из себя заботливую сиделку, с тем лишь отличием, что все ее методы терапии лежали в области душевных расспросов о самочувствии Джонатана. Склоняя к нему голову на лебединой шее, она расплывалась в улыбке, которой позавидовали бы голливудские дивы, и одаривала его своим фальшивым сочувствием с тем же фальшивым рвением. Однако другие, более приятные вещи, окупали худшую сторону ее визитов. В лучшие дни Джонатан отмечал, как ненавязчиво бедро девушки Роупера касается его бедра, как в разрезе халата, наброшенного на бикини виднеются длинные молочно-белые ноги (и изящные ступни, впрочем, их Джонатан пока не имел возможности разглядеть как следует), над которыми не властно даже майоркское солнце. Она его и волновала, и раздражала одновременно — все в ней было наигранно и гротескно — настолько, что просто не могло быть правдой ни по одному закону мира. И Джонатан уже не подавлял в себе желание узнать, что именно скрывалось за этой маской. Мог бы он увидеть за ней кого-то похожего на Софи? Какая на самом деле женщина могла бы продержаться с Роупером так долго? Сохранить его интерес? Не дать ему сломать ее маску отчуждения? Или Роуперу было дело лишь до ее изумительных бедер, на которые и сам Джонатан смотрел все время, пока раздумывал над этими животрепещущими вопросами?

“Это начало истории… — шептала ему Софи. — Вашей истории”.

И Джонатан кривился, хотя излишние движения и доставляли ему боль. Легкомысленная. Тривиальная. Бездумная. Пустышка. Как такая женщина могла привлечь его внимание? Софи не соглашалась — из женской ли солидарности, или в надежде залечить сердце Джонатана, она вступала с ним в ожесточенно-нежный спор, длящийся до последней секунды визита Джед.

После смерти Софи, Джонатан открыл, что арабка была невероятно многоречивой женщиной. Но она всегда замолкала, когда появлялся четвертый голос.

В первый раз эта гостья скользнула в комнату почти бесшумно — маленькая элегантная женщина с черными растрепанными волосами. Шагая через комнату в одной длинной мужской рубахе, она сильно качала бедрами, но, как казалось, не из дани женской привлекательности, а из небрежности, словно просто напросто привыкла к такой расхлябанной походке. Опустившись в кресло-качалку около Джонатана, она потянула вниз ткань, намокшую от брызг Средиземного моря. Дочь майора Коркорана была старше Джед, но однозначно младше Анджелы Берр, хотя подозрительность и гневливость оставили на ее лице несколько слишком неподходящих молодости морщин.

“Ммм…” — загадочно протянула Софи и замолчала.

Джонатан втянул в себя воздух, готовясь к обороне, вспоминая наставления Берр. Аромат соли сбил его с мысли — это Корки принесла с собой свежесть моря и прохладу. Корки, которую следовало опасаться, заставила его дышать глубже и свободнее, в то время как Джед была удушающим солнцем, окутывающим Джонатана жаром разогретого шезлонга и атласной мягкостью кожи.

— Милый мой, Джонатан-Джек-Томас, — голос Коркоран был похож на мужской, с тем лишь отличием, что в хрипотце проскакивало больше звонких капризных ноток. — Прекрасные веснушки у ваших глаз заставляют меня думать, что вы уже на пути к выздоровлению. Хорошая новость для наших горничных. Они, знаете ли, не привыкли к лежачим гостям, а их сердца обливаются кровью из-за сохранности итальянского постельного белья, которое вы давите своими восхитительными ягодицами. Кстати, а на них тоже есть синяки? Вот ведь досада…

Глухо прокашлявшись, Корки закурила, и в последующие минуты говорила в основном она — Джонатан слушал, изредка отвечая “да” или “нет”, в соответствии с инструкцией, полученной от Берр. Половину вопросов он ожидал, другую половину нет, и эта вторая часть была куда более изощренной — Коркоран начинала издалека, насмехаясь, прощупывая, язвя. Джонатан старался как можно меньше вникать в то, что она говорила ему — это было совершенно лишним. Корки запугивала, угрожала и выражала сомнения, но они бы только разозлили или напугали его, а ни то, ни другое он позволить себе не мог. Поэтому Джонатан просто прислушивался к звуку ее хриплого низкого голоса, очерствевшего из-за ежедневного курения, и думал о том, что, по большей части, между ними не было большой разницы. Он тоже слыл человеком подозрительным, осторожным, любил французские сигареты, а его отец втайне ото всех доносил Британии секретные сведения так же, как это делал майор Коркоран в лучшие свои дни.

Но Корки не отслужила два срока в Ираке.

Корки была в это время здесь, с Роупером, купаясь в роскоши майоркских излишеств.

Тон ее голоса, словно плавная косинусоида, поднимался то к насмешливой нежности, то к откровенному грязному глумлению. Метафоричность и прямота ее речи могла забавлять, если бы только Корки поминутно не упоминала о том, что может произойти с Джонатаном, если ей удастся узнать, какие тайны скрывает его многоликость.